— Иероним хочет с ним познакомиться. Пригласи его на обед.

Вся жизнь Беатрис была сплошной чередой проигранных сражений в войне с призраком Иеронима. Одно из таких поражений она потерпела в тот день, когда Паниагуа на скачках познакомился с ее отцом, но оно не оставило в ней душевной раны. Однако в тот день, когда у них обедал Голиаф, она понесла поражение, окончательно и бесповоротно изменившее ход ее жизни. После натянутого обеда с недружелюбно и многозначительно молчавшими родителями Беатрис простилась с Голиафом у двери.

— Не переживай, просто они у меня молчуны. Ты был на высоте, — сказала она.

Голиаф нежно поцеловал ее в щеку.

Когда она вернулась, отец мерил комнату шагами, сцепив руки за спиной, а взглядом буравил ковер, застилавший пол. Спиной почувствовав, что в комнату вошла дочь, он замер. Суровым, не терпящим возражений тоном он объявил:

— Иероним говорит, что пора возвращаться домой. Завтра.

Беатрис ужаснулась, но повиновалась этому решению. Чтобы унять боль, она попыталась обмануть сама себя. В конце концов ей удалось себя убедить, что ее любовь к Голиафу мимолетна, что он не был тем единственным, рядом с которым ей хотелось бы шагать по жизненному пути. Таким образом, она позволила бестелесной сущности проникнуть в сферу своих чувств и навязать себе чужой образ мыслей. Она отказалась от борьбы и, чтобы заставить замолчать сердце и совесть, придумала, как снять с себя тяжесть вины. Она написала записку («Меня отрывают от тебя. Найди меня») и вложила ее в конверт. Затем она тайком выскользнула из дома и оставила конверт на каменной скамейке у распятия. Она хотела показать Голиафу, что бессильна остановить шестеренки неуправляемого механизма. Своей короткой запиской она хотела сказать, что, несмотря на ее борьбу, ее отрывают от него, что она защищала свою любовь как могла, но потерпела поражение. Теперь его очередь. Теперь он должен найти ее, где бы она ни находилась, он должен бороться, если хочет, чтобы их любовь победила.

Они уехали на рассвете. Дома их ждал слегка ошарашенный Паниагуа, который смирился с изменениями в планах, может быть, еще быстрее, чем Беатрис. Через несколько дней они обвенчались в церкви, переполненной гостями и цветами. После свадьбы молодые отправились в Париж. Они провели неделю, бродя по улицам, посещая музеи, делая покупки, всеми силами отдаляя миг, когда им придется посмотреть друг другу в глаза и прочитать в них горькую правду. Но этот миг так никогда и не настал. Они скрепили свой брак в темноте, в последнюю ночь своего пребывания в Париже, под воздействием шампанского, а также нескольких рюмок ликера, и вернулись домой с тюками подарков.

Беатрис презирала Паниагуа за его малодушие. В то же время она никогда не презирала его так, как по возвращении из Парижа, когда тот решил взбунтоваться. Ее отец предложил Паниагуа превосходную должность адвоката в конторе своего родственника, с перспективой создания собственной фирмы. Отказ Паниагуа удивил всех.

— Думаю, я могу содержать свою семью без вашей помощи, — заявил он.

Он так долго был робким и зависимым, что этот внезапный бунт был смешон. Это была пиррова победа, в результате которой всевозможные блага перестали сыпаться на молодых как из рога изобилия, и им пришлось влачить безрадостное существование в квартирке, снимаемой на улице Луны.

В тот год Беато появился на улице Луны в конце октября. Из своего окна Беатрис нередко замечала его обшарпанный фургон и людей, которые выстраивались у двери, но никогда не видела его самого. Она не ходила на его представления в «Авеню». Ее жизнь, скрашенная воспоминаниями о Голиафе, протекала размеренно.

«Меня отрывают от тебя. Найди меня». И хотя ей не хватило отваги, чтобы отстоять свои чувства, эти слова навсегда запечатлелись в ее душе. Голиаф ее искал. Он мог появиться в любую минуту, чтобы увезти ее отсюда. Была и другая надежда: что именно он посеял то семечко, которое проросло у нее внутри. Ее дни были ознаменованы наплывами любви и раскаяния, уходами и возвращениями мужа и с каждым разом все более сильными толчками в животе.

Беато показался и пропал. Прошла зима, а весной родился ее сын. Это был крупный ребенок с округлым тельцем, ярко-розовым личиком и голубыми, как вода в озере, глазами; это был лучезарный малыш, который прояснил все вокруг и вернул Беатрис улыбку. Неприятности — с каждым годом все более отстраненные отношения с семьей и друзьями, бесплодные попытки Паниагуа утвердиться на профессиональном поприще, неудовлетворенность своей жизнью в городке, где никогда ничего не происходило, — отошли на второй план.

Однажды утром, когда она кормила грудью сына, она внезапно осознала, что не помнит запаха Голиафа. Чтобы воссоздать его, она попыталась воскресить в памяти самые интимные моменты, но это не дало результата. Ничего не осталось. Та же судьба постигла тактильные ощущения. Она забыла, каким было прикосновение его кожи, его пальцев, ласкающих ее тело. Потом настала очередь зрительных образов. От нее стала ускользать его улыбка, выражение глаз, форма губ. В памяти оставалось только смутное воспоминание о его силе и уверенность — ежедневно подтверждаемая радостным лепетом ребенка — в том, что произошедшее между ними было правильным.

Беато вернулся на улицу Луны в ноябре следующего года, и его приезд, как всегда, совпал с полосой хорошей погоды. Жители улицы Луны вышли из домов в рубашках с короткими рукавами, и через открытое настежь окно Беатрис слышала их голоса. Рядом был ее сын. Он сидел на детском стульчике и широко открытыми глазами наблюдал за тем, как его мать готовит обед, мурлыча песенку себе под нос. В этот теплый денек у нее было приподнятое настроение. Внезапно со сковородки выстрелило масло, и несколько шипящих капель попало на правую ручку ребенка, который зашелся плачем. Беатрис влажной тряпкой вытерла масло с нежной кожи и подула, чтобы прошла боль. Но так как она забыла снять сковороду с огня, вскоре масло снова выстрелило с удвоенной силой двумя прозрачными струями, которые на этот раз хлестнули по шее женщины. Она сняла сковородку с плиты, выключила огонь и взяла ребенка на руки. Затем выглянула в окно. Фургон Беато стоял на тротуаре, окруженный толпой людей. Она вышла из дома, пробралась сквозь толпу, крича, что ее сын обжегся, и несколько раз постучала в дверь фургона.

— На него попало кипящее масло! — испуганно сказала она, когда из-за двери показалось лицо Беато.

Беато сделал знак, чтобы она вошла. Он принял из рук Беатрис ребенка и посадил его на складной стул. Он пояснил матери, что приготовит компресс из сока листьев щавеля и приложит его к обожженным местам.

— Смотри внимательно, что я делаю. Потом я дам тебе пакет листьев, чтобы ты сама могла приготовить компресс дома.

Беатрис смотрела, как он делал настой, потом смочил им кусок белой ткани и положил на руку ребенка, который вмиг перестал плакать. Только тогда она заметила, что в воздухе разливалась музыка, которую она не смогла узнать.

— «Женитьба Фигаро», — сказал Беато, будто прочитав ее мысли, и указал на тучную женщину, возлежавшую на кушетке в углу повозки.

Это была Сирсе. Жир свисал с ее боков большими складками, распиравшими ей платье. На глазах у нее лежало белое полотенце, и казалось, она спала. Вместе с музыкой в воздухе витал запах целебных растений и магических препаратов. Беато окружали предметы, которые, по мнению Беатрис, говорили о вольной и счастливой жизни. На стене висела черно-белая фотография арены цирка.

— Это PRICE. Только мой фургон уцелел во время пожара в 1958 году, — пояснил Беато и добавил, с тревогой глядя на обожженную шею Беатрис: — Этим ожогом тоже нужно заняться.

Он запустил пальцы в ковшик, куда выжал листья щавеля, и смочил свежим соком покрасневшую кожу. Беатрис закрыла глаза и целиком отдалась приносящему облегчение, упоительному ритуалу. Беато осторожно потер у нее под челюстью, затем его рука заскользила по белой и гладкой шее и остановилась у ее основания. Он делал круговые движения, которые выходили за пределы обожженной кожи и захватывали зону декольте. Беатрис внезапно открыла глаза и посмотрела по сторонам. Сирсе продолжала дремать на кушетке, а ребенок восторженно рассматривал кукол, которые болтались под потолком. Она вскочила со стула, подхватила ребенка на руки и потянула на себя ручку двери. Беато преградил ей путь и протянул мешочек с листьями щавеля и тряпку, чтобы вытереться.