— Он был заместителем Валентина Николаевича? Может быть, переговоры с обсерваторией вел он?

— Это могло быть, но лучше спросить у него.

А он мог допустить ошибку? Забыть, перепутать?

Сергей улыбнулся.

— Совершенно исключается. Забывают люди, у которых голова забита идеями. У Геннадия Васильевича вообще не бывало идей. Он образец точности, ходячая пунктуальность.

— А как он поступил в ваш институт?

— Это было в самом начале нашей работы. Он служил в Новосибирском энергоинституте, узнал о создании нашей лаборатории, попросил, чтобы его перевели к нам. Говорил, что его увлекает борьба с ионосферой. Мы даже удивлялись, как в его прозаической душе могла жить такая романтика.

— Значит, он казался вам странноватым?

— Да нет, не очень. — Сергей мысленно представил себе Лузгина и придирчиво оценил все его поступки. — Откровенно говоря, я считал, что он работает без души. Возможно, я несправедлив. По мнению Валентина, он просто не очень способный человек.

— Стало быть, Геннадий Васильевич вне подозрений?

— Нет, подозрений у нас не было. Мы бывали недовольны, делали замечания, он старался исправить...

— Вы не знаете, где он в данное время?

— Здесь, в Мезени. Вероятно, где-нибудь около вышки. Прямо от вас я поеду разыскивать его.

Генерал пытливо смотрел на Сергея.

— Вам не стоит тратить времени на розыски, — сказал он негромко. — Вчера поздно вечером Геннадий Васильевич вылетел в Москву.

Путевку подписал Валентин Николаевич, очевидно, это было его распоряжение. Самолет стартовал минут за двадцать до того, как нас известили о самоубийстве. Позвонила одна девушка из гостиницы. В Москву самолет не прибыл до сих пор. Но вот пограничники сообщили, что ночью, часов в десять, какой-то самолет пролетал возле мыса Канин Нос. Это в стороне от трассы, и тут же морская граница. Пришлось снарядить погоню.

— Догнали... посадили? — спросил Сергей, задыхаясь.

Генерал развел руками.

— Догнали... но посадить было некуда. Наши пограничники открыли огонь. Самолет был подбит, загорелся и упал в воду. Очевидно, Геннадий Васильевич хотел улететь за границу. Возможно, он был иностранным агентом.

Сергей широко раскрыл глаза. Вся работа Лузгина предстала перед ним в новом свете. Странное стало подозрительным, подозрительное получило объяснение.

— Слушайте! — вскричал Сергей. — Но может быть, это он стрелял в Валентина. И никакого самоубийства не было!

— Мы тоже так думаем, — сказал генерал. — И врачи говорят, что выстрел произведен с расстояния в два-три метра. Пистолет был бесшумный, не нашего образца. К сожалению, Валентин Николаевич сейчас без сознания и не может ничего рассказать. Я вынужден просить вас изложить письменно ваше мнение о возможных причинах катастрофы. Это поможет выяснить обстоятельства дела.

Сидя в номере гостиницы, Сергей писал заявление для комиссии. С виду он был спокоен. Рука его двигалась неторопливо, но безостановочно, как будто Сергей писал под диктовку, и чистые ровные строки с закругленными буквами ложились на широкий лист служебного блокнота. Кто бы мог подумать, что в этих аккуратных строчках столько горечи!

«... на основании предварительных данных, причиной катастрофы послужила повышенная электропроводность воздуха, вызванная хромо-хромосферойвспышкой на Солнце. Вспышка наблюдалась в Западной Европе, но в Мезени ввиду пасмурной погоды не была видна. Однако метеорологическая станция отметила повышенную ионизацию воздуха, о чем было сообщено по телефону в 15 часов 52 минуты, за восемь минут до начала опыта.

Допускаю, что иностранный агент, известный нам под именем Лузгина, скрыл эту телефонограмму от Валентина Николаевича Новикова, желая вызвать катастрофу, подорвать доверие к нашему изобретению, сорвать снабжение дружественной страны и международную торговлю электричеством.

В первые часы после катастрофы Валентин Новиков был занят ликвидацией ее последствий. Прежде всего необходимо было обезопасить местность от излучений ускорителя, свалившегося с разбитой вышки. Возможно, что в дальнейшем В. Новиков занялся расследованием причин катастрофы. Боясь разоблачения, агент стрелял в него и пытался скрыться на самолете.

Агент не мог увезти ценное оборудование — оно осталось на месте катастрофы. Чертежи деталей, возможно, были в его распоряжении, но они не представляют особого интереса, а принцип дальних передач без проводов опубликован и известен физикам всех стран...

По-видимому, диверсант хотел дискредитировать ионосферную передачу, показать ее ненадежность. Вероятно, он с самого начала рассчитывал использовать хромосферную вспышку, но так как вспышки появляются неожиданно, заранее знать время диверсии он не мог. Только случайно вспышка совпала с началом опыта. Она могла появиться через неделю или две, и тогда диверсия принесла бы ещё больше вреда, оставив без тока уже работающие станки... »

Как случилось, что шпион пролез в их лабораторию? Сергей отложил перо и, сжав голову руками, в десятый раз вспоминал тот несчастливый день. Они упивались победой, молодые инженеры, неожиданно поставленные во главе большого дела, были счастливы и великодушны. И тут пришел, к ним хмурый, болезненный человек, неудачник, которого Глебычев чуть не уволил как не справившегося с порученной работой. Лузгин уверял, что он увлечен и заинтересован их идеей. Теперь понятно, что его интересовало! Он за все годы не предложил ничего ценного. Естественно, ведь он пришел не помогать, а портить. Друзья ценили его за старательность и  терпение. Терпение! Шпион должен быть терпелив, как кошка, подстерегающая мышь.

— Подстерег-таки!

«... Будучи руководителем отдельной лаборатории, я отвечаю за подбор кадров, виноват я, и я несу ответственность за проникновение агента в лабораторию. Никаких доводов в свое оправдание привести не могу, готов к суровому наказанию».

Ах, как хотелось Сергею прожить жизнь безупречно! Как хотелось бы за каждый час своей работы отчитываться с гордостью, никогда не краснеть за себя, ничего не скрывать от детей и внуков, с высоко поднятой головой говорить: «Я всегда поступал так, как нужно».

Сергей был честен, не гонялся ни за личной славой, ни за деньгами. Он очень хотел быть по-настоящему полезным человеком. И вот не вышло. С виду пустяк — неуместное великодушие, ошибка, небрежность. Можно сказать: «Со всяким бывает». Но Сергей знает: ему нет оправдания. Человек не всегда имеет право ошибаться. Если вы толкнули прохожего на улице — это неловкость. Извинитесь и идите дальше. Но когда шофер сбивает машиной прохожего, его судят. Тут извинениями не отделаешься. Если вы уронили пепел и прожгли себе рукав, обругайте себя растяпой и идите в комбинат бытового обслуживания штопать дырку. Но когда вы курите и роняете пепел возле бочки с бензином, вы не растяпа, а преступник.

Сергей ошибся, допустил оплошность, не разгадал чужого человека. Но из-за этого сорвана передача энергии из Мезени, под угрозой жизнь Валентина. Никому, и Сергею в том числе, не нужны жалкие слова о нечаянной небрежности. Не к чему искать оправдания, напоминать, что не он один виноват, что и другие, специально занимавшиеся проверкой людей, не нашли ничего подозрительного в личности и бумагах Лузгина. Виноваты многие. Но Валентину это не поможет. И твердой рукой Сергей пишет на служебном блокноте:

«Я несу ответственность... я готов к суровому наказанию».

Одно смущает Сергея. Его накажут и, вероятно, отстранят от работы. Валентин при смерти. В лучшем случае он будет долго лечиться. А теперь, как никогда, работа требует не только руководителя, но энтузиаста, горячего защитника, готового жизнь отдать за успех! Если бы только Валентин выздоровел...

И в десятый раз за этот день Сергей снимает телефонную трубку.

— Справочная? Как здоровье больного Новикова? Что? Кудинова будет оперировать? Сейчас я приеду, я хочу с ней поговорить.