Масуд хотел задать новый вопрос, но почувствовал, что Наг уже покинул его.
– Да будет так! – Сапог наконец наделся, и Масуд смог выпрямиться. – Если учитель всех магов не видит здесь угрозы, если говорит, что жизнь моя вскоре станет проще… и сложней… Аллах всесильный, но как же все это понять, осмыслить? Как в паутине намеков разобраться мне, простому человеку?
Масуду сейчас было невдомек, что подобные вопросы задает себе всякий, кто живет под этим небом, но не всякий, увы! может надеяться на подсказку всесильного мага, с удивлением заметившего, что человечки становятся лучше… Ну, или хотя бы самую малость мудрее.
Лучи солнца в этот вечерний час пронизывали весь зал. Они, словно огненная нить, собравшая драгоценные бусины комнат, неподвижно застыли, чтобы люди, не ценящие ни жизни, ни удивительных ее чудес, пусть на миг, но все же прозрели бы. Казалось, в замершем мире остановилось и самое время. Но миг колдовства прошел, оставив лишь воспоминание… И то лишь у тех, кто в силах был заметить его.
Магараджа уже восседал на троне. Теперь перед ним не было столика, только лежала у ног шелковая подушка, одна из тех, что в изобилии устилали ступени помоста.
Советника же и вовсе не было в зале, как не было и суровых стражников, доселе охранявших все входы и выходы. Однако Масуд не успел этому удивиться.
– Начинай же свой рассказ, честный странник! Да не вздумай украшать его тем, чего не видел сам!
– Повинуюсь, мой господин, – Масуд склонил голову. И только сейчас заметил, что, увлеченно беседуя с Нагом, надел правый сапог на левую ногу, а левый – на правую.
«Аллах всесильный, что это со мной?»
– Ну, что же ты молчишь, сказитель?
«Откуда здесь взялся советник? Ведь только что в зале мы были вдвоем…»
– Воистину, ты прав, уважаемый. – Масуд решил, что рассказ, приготовленный для сегодняшнего вечера, будет слишком сух, и потому вспомнил о том, как началось его странствие по стране Чин. – Молчать о том, что я хочу сейчас рассказать, было бы более чем глупо. Ибо только человеку под силу сотворить чудо. И только человеку дано о чудесах забывать, чтобы потом вспомнить с удивлением и опаской.
…Было это в те дни, когда я лишь сошел с Лазуритового пути, отказавшись и от странствия по Великой Тропе Шелка. Первым городом на моем пути был Сиань. А первыми людьми, что я там увидел, были каменные истуканы, ибо они указывали и охраняли дорогу к тайне.
Масуд был здесь, в пронизанном закатным солнцем зале, но мыслями вернулся туда, на исхоженную дорогу, что шла мимо высокого красно-коричневого холма, не поросшего ни травой, ни лесом. С одной стороны холм был изъеден норами, словно гигантская головка сыра. Приблизившись, Масуд увидел, что норы эти – широкие коридоры, ведущие внутрь холма, а дороги, числу которых он так удивился, берут начало в черной глубине этих коридоров.
– Было это, скажу вам, уважаемые, престранное зрелище. Однако меня оно поначалу не удивило, ибо чего только не увидишь вблизи людских поселений. Я прошел мимо этого удивительного холма, пожав плечами, и готов был тут же забыть о нем. Однако, сделав в сторону заката едва ли сотню шагов, я заметил огромные полуразрытые ямы. А в них…
А в их глубине, суровые, застывшие на века, походным порядком выстроились воины – тысячи воинов, изваянных из терракоты; некогда раскрашенные, теперь, когда краска почти сошла, они были того самого, красно-коричневого цвета.
Все воины разные – столь же разные, какими бывают люди. Пехотинцы, лучники, стрелки из арбалетов, кавалеристы; воинские колесницы с лошадьми застыли в боевом порядке… Все в разных позах: кто-то стоит как столб, кто-то держит меч, будто отражает атаку, а кто-то, стоя на коленях, натягивает тетиву лука. Лица воинов суровы, взгляды их непреклонны, и каждый, кажется, видит в тебе одном средоточие зла. Фигуры изображают не только жителей огромной страны Чин: есть и монголы, и уйгуры, и тибетцы… Есть и те, о которых мне никто ничего не мог сказать. Все детали одежды или прически строго соответствуют моде того времени. У каждого свое оружие, более того, у многих оно не каменное, а самое настоящее. Правда, следует заметить, кое-кто сейчас безоружен – большая часть мечей и луков была похищена мародерами еще в давние времена.
– Давние, сказитель?
– О да, советник, предавние. Однако я начал, похоже, с середины рассказа. Тогда я вернусь чуть назад и для начала поведаю о древнем императоре, который хотел жить вечно.
Было это, уважаемые, почти восемнадцать веков назад. Согласись, мудрый правитель, времена более чем далекие от дня сегодняшнего. В те дни на престол царства Цинь, после смерти царя Чжуан Сян-вана, вступил его сын Ин Чжэн, который остался известен потомкам под именем Цинь Шихуанди. Тогда царство Цинь занимало довольно обширное пространство. Ко времени вступления на престол Ин Чжэну было всего тринадцать лет, и до его совершеннолетия страной управлял первый советник царя Люй Бу-вэй. История умалчивает, насколько мудро он правил, но одно то, что нам сейчас известно его имя, говорит о многом. Похоже, что первый советник не был убит юным правителем, умер своей смертью и не в изгнании.
Через пятнадцать лет после воцарения Ин Чжэн отправил огромную армию против соседнего царства Хань. Циньцы разбили ханьские войска, захватили в плен ханьского царя Ван Аня и заняли все земли царства, превратив их в новый округ империи. Это было первое царство, завоеванное Цинь. Однако далеко не последнее, ибо позже циньская армия захватила сначала царство Чжао, а потом присоединила и соседние княжества Вэй, Янь, Ци.
Двадцать лет продолжались победоносные походы. Теперь на месте разрозненных царств стояла единая империя с сильной властью, сосредоточенной в руках волевого императора. Ин Чжэн, предводительствовавший войсками, стал первым императором циньской династии и приказал называть себя Шихуанди – «первым высочайшим императором». Цинь Шихуанди был кровавым деспотом, да и странно было бы ожидать иного, ибо в его руках была сосредоточена власть поистине неограниченная.
Первый император ни минуты не сомневался, что его династия будет править вечно, а потому постарался создать подобающие вечности атрибуты. Ничто так не остается в памяти людской и на лике земном, как храмы и мавзолеи, и потому Цинь Шихуанди повелел строить. За время его правления были выстроены прекрасные дворцы (самым крупным дворцом был дворец Эфангун, воздвигнутый Цинь Шихуанди недалеко от столицы империи, на южном берегу реки Вэй-хэ). Чтобы оградить от врагов окраины империи, Цинь Шихуанди решил приступить к строительству грандиозного сооружения – оборонительной стены вдоль всей северной границы империи, которая известна ныне как Великая Стена Чин.
А еще через двадцать с небольшим лет всемогущий Цинь Шихуанди ушел из жизни, его тело захоронили в огромном мавзолее. Подробное описание грандиозного подземного дворца и колоссальной насыпи над ним принадлежит отцу чинийской истории Сыма Цяню – главному придворному историографу императора. В строительстве мавзолея на протяжении долгих тридцати семи лет участвовали семьсот тысяч рабов, солдат и подневольных крестьян. Записи указывают, что высота кургана превысила пять сотен локтей, а длина рва вокруг сего грандиозного сооружения насчитывала тысячи локтей.
Цинь Шихуанди искренне верил, что сможет править своей империей даже из потустороннего мира. Для этого, считал он, ему понадобятся непобедимые и отважные воины – так появилась терракотовая армия. Император еще при жизни захотел, чтобы после смерти с ним ушли в мир иной глиняные истуканы, так как полагал, что в них переселятся души императорских солдат (во всяком случае, так гласит старинная легенда).
Статуи воинов были сделаны со слепков отборных телохранителей императора Цинь Шихуанди. История умалчивает, остались ли в живых сами телохранители. Главным материалом для статуй стала терракота – желтая или красная обожженная неглазурованная глина. Сначала лепилось туловище. Нижняя часть статуи была цельной и потому очень тяжелой. Верхняя же часть внутри была пустой, а голова и руки крепились к туловищу уже после того, как оно было обожжено в печи. В завершение скульптор покрывал голову дополнительным слоем глины и творил лицо, придавая ему черты того или иного человека. Именно поэтому каждый воин той удивительной армии имеет свой лик, детали его одежды и амуниции неповторимы и невероятно точны. Скульпторы также педантично передали прическу каждого воина, затратив, должно быть, на это немало сил. Ибо прическа воина, как утверждает история, была предметом особого внимания.
