– Воистину, это верно, почтеннейший, – склонил голову Надир, продолжая. – Мазар, гробница, вернее, кенотаф, то есть ложная гробница (ибо подлинный Мохаммед Кусам никогда не бывал в Самарканде), и стал первым мавзолеем этой самой улицы гробниц, прекрасного и таинственного некрополя Шахи-Зинда. Погребение возле могилы святого должно было обеспечивать все мыслимые и немыслимые блага на том свете, и потому многие вельможи и муллы старались добиться права быть похороненными именно там. Удавалось это, конечно, далеко не всем, но эти немногие были столь богаты и знатны, что мавзолеи их с тех пор почитают подлинными жемчужинами зодчества мира, что лежит под рукой Аллаха всесильного и всемилостивого.
Шахи-Зинда строился дважды. В первый раз – задолго до тех дней, когда завоеватели с далекого восхода, тартары, вошли в эти земли. Улица мавзолеев круто спускалась от мазара Мохаммеда Кусама. Неизвестный автор «Сахарной книги истории Самарканда» подробно описывает молитвы и обряды, которые нужно совершить, если ты идешь от гробницы к гробнице.
Тартары же, узкоглазые и желтолицые завоеватели, захватив Самарканд, не тронули мазар живого царя, опасаясь мести чужого для них, но наверняка сильного святого. Однако же начисто разрушили другие мавзолеи. Во второй раз Шахи-Зинда был отстроен уже при Тимуре и Улугбеке.
Масуд внимал рассказу караванщика и вновь вспоминал те минуты, что провел тогда на этой самой тихой и таинственной улице мавзолеев. Да, рассказ Надира был небогат цветистыми оборотами. Однако за каждым словом скрывались и глубокие знания, и не менее глубокая любовь. «О, если бы и мне научиться тому, как немногословна и прекрасна может быть истина, если не скрывать ее за высокопарными оборотами и неуместными сравнениями! – думал Масуд. – Должно быть, человек, увлекшись таким рассказом, сможет вместе со мной взглянуть еще раз на чудеса, некогда увиденные мною одним».
Воистину, даже неизреченная мысль порой столь же материальна, как камни древней улицы гробниц. Ибо каждое наше желание столь же сильно творит нашу судьбу, как и видимое деяние.
Надир же, хотя и не слышал мыслей Масуда, продолжал свой увлекательный рассказ, все больше укрепляя юношу в этом невысказанном желании.
– Здесь, в Шахи-Зинда, похоронены родственники Тимура и знатные духовные лица. Каждый мавзолей – подлинный шедевр искусства, что расцвело под рукой Аллаха всесильного и всевидящего. Новые мавзолеи не должны были превышать мазар Мохаммеда Кусама, и потому размеры строений строго ограничивались. Это заставило зодчих приложить все силы к созданию совершенных форм и тонкого украшения гробниц. Созданная ныне улица-монумент кажется возведенной по единому замыслу.
Напомню тебе, любопытный странник, что мавзолеи Шахи-Зинда – квадратные сооружения, увенчанные самыми разнообразными куполами. И сам купол, и порталы мавзолеев, и колонны, и даже стены покрыты синими и разноцветными глазурованными плитками. Всего этих мавзолеев двадцать пять. Выше всех стоит мазар Мохаммеда Кусама, о котором знаменитый путешественник и географ, Геродот наших дней, ибн Батута, писал: «Могила благословенна. Над ней возведено четырехугольное здание с куполом, у каждого угла высятся по две мраморные колонны – мрамор зеленого, черного, белого и красного цвета. Стены здания тоже из разноцветного мрамора с золотым орнаментом; крыша сделана из свинца». Со времен ибн Батута здание не один раз перестраивали и облицовывали голубыми и цветными изразцами и мозаикой.
Масуд кивнул: он вспомнил, что мазар и в самом деле предстал перед его глазами богато облицованным, а синий цвет изразцов, путь и запылился, однако с годами не померк и был столь же ярок и сочен, будто эту плитку мастер положил только вчера.
Вслед за этим первым воспоминанием всплыли перед глазами Масуда и другие картины удивительного далекого Самарканда. Пусть и на краткий миг, но Масуд, оставаясь телом в нескольких днях пути от него, смог еще раз разглядеть улицу мавзолеев так же близко, как если бы его ноги шествовали по ее плиткам в сию минуту.
Мазар Мохаммеда Кусама окружали другие мавзолеи. Здесь было тесно: каждый владелец хотел, чтобы его гробница стояла как можно ближе к месту упокоения святого. Больше других повезло трем мавзолеям: это Туман-ака – комплекс жены Тимура, Ходжа Ахмад – мавзолей великого имама, давшего миру сотню мудрых толкований на бессмертные Сунны, и мавзолей «девушки, умершей в целомудрии». О ней известно только, что она умерла в 1360 году. Сколько ни старались проводники по древним тайным тропам города, но и они об этой девушке ничего узнать не смогли.
Масуд отвлекся от рассказа Надира. Однако тот все продолжал свое повествование, выявляя и немалые знания, и поистине огромную любовь – так мать может часами повествовать о проделках первенца, ежеминутно заливаясь веселым смехом, пусть даже никто из слушателей не видит в этих самых проделках ничего смешного.
– Очень красив, о странник, мавзолей Туман-ака. Изразцы и мозаика его – вершина искусства той эпохи, дней правления грозного хромца Тимура. Портал – богатый, чистых красок мозаичный ковер, в рисунке которого переплетаются цветы, ветви и надписи. Он не голубой, как другие, а скорее фиолетовый и потому еще более выделяется в мире, где царят лишь два цвета: охра – песок и голубой – небо.
Немного скромнее мавзолей Эмира Бурундука – одного из сподвижников Тимура-хромца. Военачальник сильно разбогател в походах, но потомки его, возможно, не посмели выстроить мавзолей лучше, чем у членов царской семьи, а может, просто приберегли деньги для себя, живых и нуждающихся в куда большем, чем умерший предок.
Масуд кивал. Да, он помнил тот путь так, как если бы проходил по нему именно сейчас. И потому позволил себе продолжить рассказ умолкшего Надира.
– Чем ниже спускаешься по улице-лестнице, на которой никто никогда не жил, тем изысканнее становятся формы мавзолеев, тоньше узоры изразцов, хотя при этом часто теряется чистота, лаконичность и благородство линий – меняется время, меняются вкусы и мода. Мавзолеи в нижней части улицы воздвигнуты уже через столетие после смерти Тимура. Зодчие, думаю, могут часами говорить о тонкостях и хитростях этих неповторимых строений, что переживают века столь же легко, как мы переживаем минуты. Однако когда я, грешный, был там, меня волновала другая мысль: прихотью судьбы объединены здесь гробницы более чем разных людей – от царицы до воина, муллы и «девушки, умершей в целомудрии». И все-таки из всех мавзолеев выше тот, что построен внизу, почти в конце улицы – мавзолей Казы-заде Руми, ученого, знатока звезд и законов, что этими звездами движут.
О, теперь уже Надир, неутомимый рассказчик и мудрый проводник караванов, с интересом взглянул на Масуда. Ибо сколь ты много ни знаешь о мире, тебя всегда порадует даже малая толика нового, обогащающего твою сокровищницу мудрости.
– Руми был другом и соратником Улугбека. Он не нажил за свою жизнь ни богатства, ни земель, не принадлежал он и к знатному роду. Но это был величайший математик и астроном, и потому Улугбек, ученый-повелитель, почитающий того, кто добывает знания, наравне с проявляющим воинскую доблесть, соорудил усыпальницу Руми рядом с мавзолеями ханов и цариц и сделал ее самую малость, но выше. Вот так и оказалось, что лучший мавзолей принадлежит ученому, мудрецу – человеку, богатому лишь собственными знаниями, который был куда ближе тем, кто чертил планы гробниц и мечетей, чем тем, кто похоронен в этих самых гробницах и мечетях.
Утих ветерок, и без того почти не беспокоивший путников. Уснуло, казалось, все вокруг в этот полуночный час. Не спал лишь Масуд, вновь вспоминая Шахи-Зинда, что идет через века и не склоняет головы перед всесильным временем. Ибо он, Шахи-Зинда, хорош отовсюду: и с вершины холма, откуда видны две цепочки голубых куполов, и снизу, когда за аркой открывается горящая яркими изразцами порталов улица, и издали, ибо тогда он кажется приснившейся страницей чудесных сказок, удивляя буйством фантазии и богатством красок.
