Шумный во всякое время дня базар встретил его удивительной жарой и столь же удивительным безлюдьем. Должно быть, все живое поторопилось спрятаться от страшного зноя и в относительной прохладе дождаться вечера.

Масуд с удивлением рассматривал закрытые двери лавок и лавчонок.

– Аллах всесильный, воистину нет худшего времени для торговли, чем летний полдень.

Быть может, юноша отправился бы обратно, но тут он услышал зычный голос зазывалы, который приглашал всех правоверных полюбоваться удивительным умением факира из далекой, никому не известной страны с дивным для уха и ничего не говорящим здешним лавочникам названием. То был, бесспорно, глас самой судьбы. И Масуд, не медля ни секунды, отправился на ее зов.

Удивительно, но эту, закатную сторону базара, казалось, вовсе не волнует изматывающий летний зной. Распахнутые двери звали в лавки ювелиров, сотни ярких тканей блестели в лучах солнца, ибо Махмуд, торговец дивными чинийскими шелками, никогда не жалел денег на достойное представление своего товара. Вот потянуло тонким ароматом жасмина и иланг-иланга из лавчонок благовоний, пусть и прятались мази и притирания, духи и курения в изящных алебастровых, глиняных и удивительно тонких, полупрозрачных фарфоровых флаконах.

Вот и площадь. Зной прогнал с нее дервишей и циркачей, нищие старались укрыться в тени лавок. Лишь один человек в необыкновенной одежде и с завязанными глазами демонстрировал свое необыкновенное умение.

Он касался разных предметов самыми кончиками пальцев и безошибочно называл их цвет. Если под руками оказывалась надпись, он мог ее прочесть.

– Не будешь ли ты добр, о факир, сказать, что за люди тебя окружают?

Голос зазывалы был вежлив до приторности, но странный фокусник все равно с удовольствием отвечал. Он поднял руки от каменной плиты, на которой лежали обе его ладони, вытянул их перед собой и слегка поводил ими в воздухе.

– О достойнейший, – голос факира был тихим и сосредоточенным. – Сегодня зной прогнал с базара всех, кто не в силах терпеть его более чем жаркие объятия. Однако в тени арчи улыбается кузнец – уж ему-то никакой зной нипочем. Вот из лавки с благовониями выглядывает приказчик… вот спрятался обратно, ибо он подобен нежному цветку и боится прямых солнечных лучей больше, чем женщина боится мыши.

Глаза же говорившего были завязаны черным платком.

– …слева от меня, у стены, прячется за спиной узкоглазого купца из далекой страны Канагава мальчишка-писарь.

Говор вокруг постепенно стихал, ибо все было именно так, как описывал окружающее факир. Описывал, не видя ничего вокруг! Более того, даже голова его была наклонена вниз, будто он рассматривает не людей вокруг, а каменную плиту с причудливыми узорами.

– …наконец ты, достойный зазывала, только что достал из-за пояса яркий платок из синего шелка.

Масуд, словно завороженный, слушал странного факира. О нет, это был не факир, вернее, не такой факир, какие обычно выступают на рыночной площади. Судьба этого человека, должно быть, лежит где-то в другом месте, и остается только удивляться, каким ветром занесло его сюда в этот жаркий день.

– …а вот из рядов благовоний показался необыкновенный зритель. Его удивляет мое скромное умение, он слушает меня и не верит собственным ушам. О нет, юноша, я не факир, и мое призвание, ты прав, совсем другое. Но сегодня я оказался тут, ибо так распорядилась судьба. Сегодняшняя наша встреча, должно быть, была записана где-то на облаках, и вот наконец этот миг настал.

Только сейчас Масуд понял, что этот удивительный человек обращается именно к нему. Да и факир ли перед ним? Быть может, это страшный колдун прикидывается обычным ярмарочным шутом? Или коварная Садыка наняла циркача, дабы похитил он Масуда…

«Аллах великий, ну придет же такое в голову! Кому я нужен? Какая Садыка? Похитить меня…»

Масуд усмехнулся своим мыслям и смело вышел вперед.

– Ты увидел меня, уважаемый?

Факир снял с глаз повязку и поднял голову. Он вовсе не был слеп, как сначала подумал Масуд. Напротив, на юношу смотрели темно-синие глаза, каких не бывает у детей жаркого полудня.

– Вот теперь я тебя увидел, достойный Масуд.

– Ты знаешь, кто я?!

– Теперь уже знаю. Ибо в каждом движении человека, в каждом его слове, в повороте головы, развороте плеч скрываются бесчисленные знаки. Они открыты тому, кто не ленится учиться этой необыкновенной азбуке. Даже прочтя одно-два слова, знаешь и кто перед тобой, и что его, доселе неизвестного тебе, ждет.

Масуд согласно кивнул: о да, его наставники также частенько ему рассказывали о знаках, какими богато человеческое общение. Но столь виртуозно читать человека по малейшим признакам, столь легко определять, кто перед тобой… О, это удивительное умение!

– О факир, должно быть, ты необыкновенно долго учился, дабы столь легко читать жесты человеческие!

– Да, мой мальчик, я учился и долго, и упорно. Но об этом стоит говорить не здесь, среди торжища, а в месте более тихом и располагающем к спокойной неторопливой беседе.

Они устроились в самом дальнем уголке прохладной чайной. После знойной базарной площади здесь казалось даже холодновато. И в самом деле, новый знакомый Масуда передернул плечами и потер ладони, словно пытался их согреть.

Пригубив прохладный чай с мятой, юноша спросил:

– Быть может, тебе лучше выпить горячего чая? Или молока?

– Спасибо, добрый юноша. Мне не холодно, мерзнут только ладони. Но жара или холод тут вовсе ни при чем. За любое умение надо платить…

– За любое?

– Конечно. Даже прекрасное любовное умение требует усердия. Ведь ты же платишь временем и силами за умение торговать, платишь за свои торговые просчеты. Хотя нет, ты до сих пор ни разу не просчитывался, ни в делах, ни в жизни. Я плачу за то, что вижу и чувствую мир гораздо более цельным и прекрасным, чем это дано многим.

– Но ты же странствующий факир. Выходит, ты заплатил еще и домом… семьей, уютом и устроенностью.

– Пытливый юноша, я еще не стар. И, к счастью, вовсе не беден.

Масуд недоверчиво окинул взглядом платье факира. И только теперь заметил, что оно сшито именно так, чтобы выглядеть небогатым, однако добротная ткань камзола и шелк рубахи наметанному глазу выдавали их истинную цену. Башмаки с задранными вверх носами и вовсе были обувью человека очень обеспеченного.

– Прости меня, уважаемый, я не хотел обидеть тебя.

– Бывает, юноша. Внешность человека обманчива, а глаза стороннего наблюдателя видят лишь то, что желают видеть.

Масуд склонил голову. От стыда он не знал, куда деться, и потому счел за лучшее рассматривать пиалу с чаем.

Молчание затягивалось. Юноша не знал, с чего начать разговор, а его собеседник, судя по всему, просто отдыхал в прохладе и относительной тишине полупустой чайной.

– Однако я сказал тебе правду, достойный потомок торгового рода, – нарушил молчание факир. – Сегодня я не собирался давать представление, но что-то утром заставило меня прийти на площадь и развлекать немногочисленных зрителей до момента твоего появления. И только когда твой тюрбан мелькнул у лавок с притираниями, я понял, что именно для нашей встречи сегодня взошло солнце.

Масуд слушал своего собеседника, едва дыша. Ибо удивительное предчувствие в этот миг коснулось и его души. «О Аллах, неужели сейчас, в тиши обыкновенной харчевни я узнаю, где ждет меня моя судьба, узнаю, что мне суждено? Быть может, вовсе не к странствию мне следует готовить свой дух?»

Факир понимающе усмехнулся. Он и в самом деле мог читать по лицам людей как в открытой книге.

– О нет, юноша, я не могу тебе открыть, что ждет тебя в будущем, ибо этого не знаю и сам. И даже если бы знал, то все равно промолчал бы.

– Но тогда я ничего не понимаю, о факир…

– Добрые мои учителя смогли так хорошо научить меня лишь потому, что я хотел учиться.

Масуд кивнул, от волнения не в силах проглотить комок, застрявший в горле.

– Единственное, юноша, в чем вижу я предначертание нашей встречи, – это в том, что я могу снять камень с твоей души. Ибо чувствую, что не просто могу, а должен сделать это. Я не ведаю, какими путями, но тебе, достойный сын достойных родителей, суждено повстречать на своем пути чудеса столь поразительные, что они изменят всю твою жизнь, даруют тебе мгновения как воистину более чем страшные, так и мгновения более чем сладкие.