Геббельс подал знак. Электрические светильники погасли. Вспыхнул белый луч, и сухо зашелестела кинопленка.

По ветру летят клубы дыма. Горят деревянные избы, немецкие автоматчики гонят по глубокому снегу русских подростков, женщин, стариков. Привычным движением гренадеры вскидывают автоматы, и вот уже снежная буря заносит расстрелянных.

Что-то одобрительно бормочет фюрер.

Словно из-под земли вырываются стремительные огненные стрелы. Они рассекают небо. За ними тянется струистый дым.

— Играют русские «катюши», — шипит Геринг.

Возникают заснеженные леса, перелески. Немецкие солдаты ищут дорогу. Снег по колени, по пояс. Буксуют колесные машины. Танк берет на буксир грузовики.

Взрывы. Взрывы. Взрывы. Штопором ввинчивается в тучи сбитый «мессершмитт». Черные кусты дыма вырастают на брустверах окопов. Гренадеры покидают траншеи, выскакивают из блиндажей, бегут, теряют оружие, падают…

В кабинете фюрера молчание. Только сухо потрескивает кинопленка.

…По дорогам бредут какие-то сгорбленные фигурки. Это солдаты фюрера, лишенные четкого шага и военной выправки.

— Во что они превратились… — роняет растерянно Геббельс.

По оврагам, по перелескам медленно ползет какая-то грязная змея и шелестит лохмотьями мундиров. Идут солдаты, одетые в летнее обмундирование, обвязанные платками, кутаются в одеяла, в крестьянские свитки и женские шубки.

Браухич подавлен. Он слишком хорошо знает военную историю. Так бежали из России остатки наполеоновской армии.

Путь отступления усеян подбитыми танками, брошенными грузовиками, искалеченными пушками. В кюветах чернеют круглыми черепахами стальные плиты минометов.

Браухич зажмурил глаза и, когда их открыл, увидел генерал-полковника Гепнера. Тот опрометью вылетел из какой-то избы, на ходу застегивает шинель, бежит к танку.

— Мерзавец! Отдал самовольный приказ об отходе. Разжаловать Гепнера, судить! — выкрикнул Гитлер.

Разворачиваются танки, выстраиваются в колонны, ползут против дорожных стрелок с надписью «Марш на Москву!»

— Это конец блицкрига. Довольно, остановить! — бешено загремел Гитлер. Вспыхнул свет. — Армию остановить! — Глаза фюрера блуждали. — Генералы и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции. Я требую не обращать внимания на противника, прорывающегося в тыл наших войск. Стоять! Не отступать больше ни на шаг! Оборонять каждый рубеж до последнего солдата! Мы должны выиграть время и перебросить с Запада сорок дивизий, о чем мною уже отдан приказ. — И, скрестив на груди руки, ледяным тоном Гитлер добавил: — Я прошу вас, господин генерал-фельдмаршал фон Браухич, принять отставку.

— Я принимаю. — Короткий поклон и поворот на каблуках.

Шагая по коридору, бывший командующий сухопутными войсками думал: «Парадоксальный случай: ефрейтор сместил с поста генерал-фельдмаршала. Теперь он сам будет вести войну. А в этом вопросе мой нос стоит всего его лица с чарличаплинскими усиками».

На пути к Северному Донцу Мажирин попал в снежный буран. Под колесами попутки вскипали черные лужи. От натуги мотор выл, полуторка вздрагивала, медленно ползла и наконец, словно выбившись из сил, забуксовала. Полковнику пришлось пешком добираться до ближайшей станции. Пассажирские поезда вышли из графика и ходили нерегулярно. С пересадками и долгими ожиданиями Мажирин — то на открытых платформах, то в теплушках — медленно продвигался к Воронежу, где находился штаб Юго-Западного фронта.

В разбитых варварской бомбардировкой Лисках, пока железнодорожники формировали товарный эшелон, Мажирин зашел на почту.

«Жди меня, и я вернусь, только очень жди…» — Эти стихи по «солдатскому телеграфу» — из уст в уста уже облетели позиции и фронтовые дороги. Он вспомнил, что в кармане лежала совершенно поблекшая от болотной воды, покрытая коричневыми пятнами пятидесятирублевка. Рука дрожала, и телеграмму жене пришлось переписать дважды.

Он старательно вывел последнее слово и подал телеграфистке пять червонцев.

Из окошка выглянула удивленная девушка:

— Товарищ военный, где вы взяли эти деньги?

— Где взял?.. Милая девушка, я в болоте с отрядом по горло в воде сидел. Нас окружили немцы…

Она поднесла к глазам билет Государственного банка и глянула на свет.

— Вот это водяные знаки! Возьмите деньги назад.

— А других у меня нет…

Девушка вышла из-за перегородки, держа на ладони пятидесятирублевку.

— Сохраните ее на память. С этой вам расставаться нельзя. А телеграмму я отправлю. Не беспокойтесь, «Молния» немедленно будет в Саратове.

— Спасибо, родная.

Морозным утром Мажирин прибыл в Воронеж и в штабе пограничных войск встретился с комиссаром Коноваловым. Они обнялись.

— Так ты, Федор, ледяной Трубеж переплыл?

— С трудом форсировал…

— Мне повезло. Я тогда взял с бойцами немного правей и случайно на мост попал. Танки бросились нас преследовать, но мы ушли. Ночь спасла. Укрылся с бойцами в большом стоге сена. А чуть свет погоня нагрянула. Выследили нас каратели. Вижу: в черном плаще офицер на коне гарцует. Подает он команды, а эсэсовцы стог — наше убежище — окружают. Немецкого офицера я автоматной очередью срезал. В ответ зашикали зажигательные пули, запылало сено. Выскочили мы из горящего стога и забросали серо-зеленые цепи последними гранатами. Не ждали такого отпора фашисты, дрогнули они. Я летел в атаку и даже не почувствовал, что за моей спиной полыхает пламя. И только когда в лесу припекло шею, я оглянулся и ахнул… Ты знаешь, Федор, добрая половина плащ-палатки уже сгорела.

— Меня лихорадит, Павел… Сильно знобит… Не пойму, то ли от волнения, то ли от простуды.

— Видно, болото и Трубеж не прошли даром. Крепись, Федор. А пока давай представимся начальству, доложим. Наши штабисты подсчитали: дивизия истребила свыше девяти тысяч гитлеровцев. Ее четыре полка на разных участках фронта сожгли и подбили пятьдесят семь танков и бронемашин, уничтожили пятьдесят три орудия.

В заснеженный Воронеж стекались вооруженные группы Четвертой дивизии НКВД. Все преодолели они: засады полицаев, погони и облавы эсэсовцев. Верных присяге воинов не сломил в степи голод. В лесах не остановили их ни дожди, ни морозы. С оружием в руках прошли по тылам врага боевые группы батальонного комиссара Слуцкого, капитанов Рыжкина и Мызникова. Стало известно, что некоторые боевые группы и одиночные бойцы присоединились к партизанским отрядам Ковпака и Федорова.

Пришел в штаб пограничных войск Руднев, а за ним — Шор. Появился Пляшечник. Старшина приложил руку к старой, видавшей виды ушанке:

— Товарищ комдив, на двух самодельных костылях старшина Пляшечник догнал фронт. Вышел! Вырвался из чертова пекла!

Капитан Судаков привел на воронежский вокзал бронепоезд номер пятьдесят пять. Прибыл командир бронепоезда номер пятьдесят шесть старший лейтенант Ищенко и доложил:

— В степи под Мироновкой бронепоезд вел ожесточенный бой с танками Клейста. Наши ремонтные бригады восстановили поврежденные бомбежкой рельсы и помогли отправить в тыл санитарные поезда, эшелоны с хлебом и цветными металлами. Команда бронированного богатыря вместе с канонерскими лодками «Верный», «Передовой» и монитором «Жемчужин» до последней возможности защищала Каневский железнодорожный мост и паромные переправы.

Но многие воины не вернулись, не стали в строй. Вблизи Переяславского шляха пропал без вести командир полка Вагин. В селе Дивички командир полка Алтуфьев захватил с бойцами немецкое орудие, поставил его на прямую наводку и поджег бронемашину. Двумя меткими выстрелами разбил он немецкое орудие и три броневика с черными крестами обратил в бегство.

С полковым Знаменем в руках повел Алтуфьев своих бойцов на прорыв. Повернулся он к бойцам, хотел что-то крикнуть и не успел. В двух шагах от него разорвался вражеский снаряд.