Гальдер с Хойзингером отвесили молчаливые поклоны, одобряя этим решение командующего сухопутными силами Германии.

— Господа, прежде чем строить дальнейшие планы, я хочу переговорить с фронтовыми генералами… На месте всегда видней, — добавил Браухич.

Через десять минут на другом конце провода отозвался простуженный фон Бок.

Он решительно настаивал после необходимой перегруппировки на продолжении наступления.

— Господин фельдмаршал, — хрипел и кашлял Бок, — когда обе стороны находятся на грани истощения, сторона, обладающая более сильной волей, решит исход сражения в свою пользу.

«Ультима-рацио — решительный аргумент. Бок сохраняет уверенность в победе», — мелькнула у Браухича мысль. На сердце стало совсем легко, когда Бок заверил:

— В глубине своего фронта русские не имеют никаких резервов и в этом отношении наверняка находятся в еще более худшем положении, чем мы.

Простившись с Боком, Браухич вызвал Гота и Гепнера. Командующие танковыми группами в один голос твердили по телефону:

— Россия понесла огромные потери. Вперед! Москву можно и нужно взять, бросив в бой все силы — до последнего гренадера.

Создатель новой школы механизированной маневренной войны командующий Второй танковой армией Гейнц Гудериан озадачил Браухича:

— Господин генерал-фельдмаршал, разрешите мне немедленно нанести непосредственный удар по Москве. Я берусь прорваться со своими танками к большевистской столице. Сопротивление Советов будет парализовано.

Но Браухич не поддался соблазну.

— Позвольте, позвольте, — подумав, запротестовал он. — У вас в тылу останутся красные войска. Они не станут дремать и помешают доставке бензина, боеприпасов и запасных частей. С фронта вы встретите упорное сопротивление. Нет, нет! В таких боевых условиях танковая армия быстро выдохнется и погибнет.

Потом связисты вызвали к телефону командующего группой армий «Юг».

После короткого обмена мнениями о дальнейшей стратегии на Восточном фронте Рундштедт прокричал в трубку:

— Если вы хотите знать мое окончательное мнение, то оно таково: я советую, прикрываясь сильными арьергардами, немедленно отвести войска на исходные позиции в Польшу.

Браухич не ждал такого ответа и буквально опешил:

— Вот как?.. Ну, а дальше что?

— Объявить тотальную мобилизацию.

На этом связь с Рундштедтом прервалась.

«Старик чудит на Азовском побережье», — хотел воскликнуть Хойзингер. Но удержался. Командующий сухопутными войсками был в тесных дружеских отношениях с Рундштедтом, и только благодаря связям и стараниям «старейшего генерала» судьба вознесла Браухича на столь высокий пост.

— Предложение Гудериана и рекомендации Рундштедта нам не подходят, — заметил Браухич и принялся просматривать секретные донесения о настроении рядовых. «Хватит маршировать на Восток», «Пора закрепляться на удобных позициях. Зимовать» — звучали солдатские голоса. К ним присоединялись многие командиры рот, батальонов и полков: «Надо остановиться».

Гнев охватил Браухича. «Хватит маршировать, да?! Остановиться, да?! — Фельдмаршал невольно вспомнил о толстой сучковатой палке Фридриха Великого. — Я вам, подлецы, покажу теплые квартиры!»

С какой бы охотой влетел он сейчас в блиндажи и окопы с этой увесистой королевской палкой и погнал бы все вшивое серо-зеленое стадо в атаку. «Я зря нападал на живописца. Очевидно, он был военным человеком и хорошо понимал душу прусской армии. Палка в руках великого короля — символ дисциплины».

К реальной оперативной обстановке его возвратил вкрадчивый голос Гальдера:

— Не надо предаваться пессимизму, господин фельдмаршал. На ряде направлений руководимые вами войска находятся менее чем в ста километрах от Москвы. Давайте посмотрим правде в глаза: октябрьские баталии губительны для русских и благоприятны для нас, немцев. Вы сами, господин командующий, изволили заметить, что инициативой на фронте по-прежнему владеем мы. Я прошу вас обратить особое внимание на авторитетное заявление фон Бока: в глубине русского фронта нет никаких резервов. Вещие слова! Еще один удар — и мы захватим Москву. — Начальник генштаба ноготком поскреб на груди золотой знак партии и с воодушевлением продолжал: — Вырисовывается ясный оперативный план: в центре мы сосредоточиваем пять армейских корпусов и активными действиями не позволяем русским армиям маневрировать против обходящих фланговых механизированных групп. Я убежден: на обоих крыльях охватывающий удар будет развиваться успешно и армейские корпуса смогут прорвать оборону Советов в направлении Звенигород — Наро-Фоминск — Серпухов.

— Я согласен, — воспрянул духом Браухич. Легче дышится. Сердце перестало покалывать. Он выпрямился: — Мы возьмем Москву. Это — вопрос воли!

В массивном пятиэтажном здании кипела напряженная круглосуточная работа. На Восточный фронт летели шифрованные приказы, дополнительные распоряжения и директивы. Не смолкали телефонные переговоры. Мозг фашистской армии — генштаб — готовил второе генеральное наступление на Москву. На подступах к советской столице шла срочная перегруппировка войск. На восток перебрасывались дивизии из Франции и Бельгии. Подтягивались тылы резервных частей. В прифронтовых лесах и селах возникали обнесенные колючей проволокой бесчисленные склады.

Немецкие коммуникации растянулись на тысячу километров и требовали усиленной охраны. На больших и малых дорогах действовали русские партизаны. Взрывы ломали мостам деревянные и железные хребты. Со скрежетом и грохотом становились на дыбы эшелоны. В немецких гарнизонах постоянно звучал сигнал тревоги и по ночам полыхали склады.

По мнению Браухича, только петля и пуля могли погасить факел партизанской войны. Фельдмаршал приказал не церемониться с местным мирным населением и в любых случаях давать полную свободу карательным отрядам.

Пока в тылу группы армий «Центр» втайне велись приготовления к ноябрьскому удару, передовые войска усиливали бои местного значения и занимали выгодные позиции.

Браухич лично следил за всей подготовкой к наступлению. Торопил, нервничал. Теперь он не покидал генерального штаба. Спал не больше четырех часов в сутки в своем рабочем кабинете. Сон не приносил покоя и даже утомлял стареющего фельдмаршала. Как назло, стратегу Германии постоянно снился скандальный бракоразводный процесс. Нелюбимая им жена, как фурия, влетала в кабинет. Ее костлявые, цепкие руки распахивали дверцы стальных сейфов, и оттуда цвета слоновой кости сыпались на пол редкие рукописи.

— Это мое, грабитель! — кричала старая карга.

— Отдай! — наступал фельдмаршал и с ужасом видел, как древние манускрипты моментально обугливались в руках старухи.

Невольное, мимолетное воспоминание о нелюбимой жене во время дневной работы над оперативным планом привело Браухича в бешенство:

— Проклятая старая, седая ведьма!

— О ком вы так отзываетесь, господин фельдмаршал? — застыл над картой удивленный Гальдер.

— О ком? О русской зиме, — быстро нашелся Браухич.

— А-а… — протянул Гальдер, продолжая о чем-то упорно думать. Вдруг он подбросил на ладони резинку: — Мне хочется воскликнуть: нашел! Взять Москву сейчас трудно. Мы только готовимся к штурму, но… кое-что предпринять, так сказать, в мировом масштабе можно!

Удивленный в свою очередь Браухич, посматривая на Гальдера, выжидал.

Начальник генштаба пояснил:

— Приближается день празднования годовщины Октябрьской революции. Сталин безусловно отдаст приказ провести традиционный парад на Красной площади. Это символ стойкости и веры в победу. Даже марши сводного оркестра, звучащие у Мавзолея Ленина, приобретают глубокий смысл, и не только для одного необъятного Советского Союза. Это призыв к борьбе, боевой сигнал к действию, и его услышат все, кто намерен еще сопротивляться новому порядку в Европе.

Браухич слушал внимательно. Сигара, положенная им на край хрустальной пепельницы, превратилась в серую палочку.

— Великолепно! — Он бросился к телефону: — Я позвоню Кессельрингу. Я прикажу ему не скупиться на число самолетов. Пусть пошлет лучшие бомбардировочные эскадры с отборными асами. Я готов пожертвовать даже сотней «юнкерсов». Зато загремит вся наша пресса и радиостанции Германии передадут сенсационное сообщение: «Разгон немецкой авиацией военного парада на Красной площади». Удачное воздушное нападение поднимет престиж вермахта.