– Уртазым-могуз, знаешь это слово? – кивок головой. – Ну вот, попал сюда случайно, от своих оторван, так что надеяться особо не на что, разве на то, что прилетит друг-волшебник в голубом вертолете. Да и то – волшебников в округе явный перебор, и Друг среди них уже имеется. Ну, а ты здесь какими судьбами?
Эльф, естественно, мои речи понимает малость не полностью, и пока он собирается с мыслями, я отхожу к двери – и правильно делаю. Со скрежетом открывается волчок, которого я и не заметил, и приходится падать на пол, чтобы оказаться в мертвой зоне. За дверью голоса:
– Да нет его здесь, не мог же он изнутри засов запереть. Этот парень такого не умеет, его короткое счастье. Был бы он сейчас уже и смирным, и послушным, а теперь побегает еще.
– И мы побегаем, так-растак, да еще баба эта. Может, напутали, а? Вот с друзьями его проще было. И с чего это… – волчок закрыт, и разговор дальше не слышен. Я оборачиваюсь к эльфу, и он начинает говорить на западном эйфеле, который я знаю неплохо:
– Я умею строить корабли, которые не возвращаются, умею и люблю, до сих пор эта любовь в душе у меня, хотя я, наверное, должен проклясть свое умение. Но я очень много кораблей отправил на Благословенную Землю, многие об этом знали, и он тоже узнал. Меня тайно схватили и привезли сюда. Но ему не нужны корабли, и не к Благословенной Земле он тянет руки. Нет, ему нужна только дорога, спираль которой уходит в ночь, которая завернута троекратно, и по ней можно уйти с земли в холод и темноту, а можно и призвать мрак и ужас на землю. Я никогда не хотел делать такого, но он сильней меня, он почти каждую ночь, сковав волю мою и еще десятка сильных и смелых душ, употребляет их жизненную силу на свое дело. И я, я в этом помогаю ему, не помня себя от боли и стыда. Я не могу убить себя, и я не могу сопротивляться. Вот и сейчас он держит спиральный мост, но слабый и тонкий, и я могу отдохнуть – он знает, что и рабам, особенно ценным, нужен отдых. То, что сейчас – тонкая ниточка, а через час или два она снова станет открытой трубой, бесконечно длинной, которой он будет шарить в неведомых глубинах неба. Но это будет через час, а пока я почти свободен, эти цепи – ничто по сравнению с тем, что меня скоро ждет.
Узник замолкает, а я подхожу к окну. Оно выходит как раз к круглому озеру, над которым – изумительной синевы небо, на нем звезды образуют отчетливый рисунок выгнутого бредня. Черная, ничего не отражающая вода удивительно быстро и спокойно вращается, заметно поднимаясь к краям. Из центра вращения вверх, в небо, уходит еле-еле заметная светящаяся нить, закрученная в пологую спираль, узкую вначале и все сильнее разворачивающуюся кверху. Эльф, кажется, бредит, бормочет себе под нос: «Корабли уходят дальше, и не различимы глазом, но я вижу – уходят по своей дороге в небо, покидая Средиземье, я их делал с наслаждением…» – и дальше, в том же роде, Я его некоторое время слушаю, а потом пробуждаю от транса:
– Послушай, я тут подумал и решил, что еще одной «живой душой» придворной становиться не стоит. Как твоего мучителя различит, если он сюда зайдет?
– Он может быть кем угодно, может быть многими, а может быть и никем совсем. А скоро он станет этим вот озером, и тогда он сможет видеть и ощущать, что на конце трубы, которую я ему сделаю. Я не думаю, что ты сможешь избежать участи, которую сам сейчас назвал. А сейчас… помоги мне сейчас умереть, у тебя ведь есть нож, и такой, от которого мне не стыдно принять избавление!
Неохота мне тебя, дорогуша, ножиком пырять, лишний грех на душу принимая – это я так думаю, а сам говорю:
– У меня тебе кое-что получше есть. Наконечник стрелы отравленной, я тебе его сейчас дам, а ты в руке держи. Как надумаешь кончать – просто сожми покрепче, чтобы царапнул, и все. Никто не спасет, хоть маг из магов будет. Берешь? – эльф кивает. Я развязываю многочисленные узелки, добираюсь до кармана и вытряхиваю из него чехольчик с наконечником и звездочку впридачу. Эльф тихонько стонет, я оборачиваюсь узнать, в чем дело, а он неожиданно чистым, звонким голосом, какой эльфу от природы и положен, говорит:
– Оставь наконечник на потом. Оказывается, ты носишь с собой сокровище, о котором не могли мечтать самые великие этого мира! Один его вид придал мне силы, дай сюда быстрее!
Я отдаю восьмиконечную брошку, и корабел длинными тонкими пальцами одной руки что-то делает, будто нить плетет – цепочка на глазах удлиняется, а потом оба обрывка соединяются в длинный сверкающий шнурок. Эльф делает движение надеть, но кандалы не пускают. Я кидаюсь помочь, но он останавливает:
– Нет! Этот знак древней силы должен быть надет лишь своими руками. Я боюсь тебя просить, но может, ты его возьмешь? Но ты же… никто и никогда не знал вас, и я не знаю, что будет с тобой, можешь и умереть, и с ума сойти, и в полутень превратиться!
– М-да? – колеблюсь я, а потом усмехаюсь по-русски: – Семь бед – один ответ. Хуже не будет, – и надеваю цепочку на шею, а звездочка оказывается точно над сердцем. Ничего странного не происходит, я хочу возмутиться: в чем, мол, дело, но не успеваю. Будто огромный глаз заглядывает сквозь стену в темницу. Эльф вздрагивает и обвисает на цепях. Глаз вперяется в меня, я не вижу конкретно ни зрачка, ни там ресниц – я вижу именно взгляд, а остальное так, декорация. Видимо, мне тоже полагается потерять сознание и всякую самостоятельность, но этого не происходит. Я не хочу быть замеченным и остаюсь вне внимания Друга – без сомнения, это он. Значит, работает цепочечка?! Черная вода в озере убыстряет свой бег, и уже вместо сиреневой нитки в небо уходит толстый канат, он непрерывно разворачивается, а из черной воронки растут все новые и новые витки. И тут я вспоминаю – это труба, открытая в оба конца, в оба!!!
Я выхожу из тени, в которой стоял, и тот, кто смотрит, наконец замечает меня, я чувствую его страх и недоумение. Собравшись с силой, я представляю себе Друга в виде одного-единственного комка воли, безо всяких других воплощений и образов, и он мне подчиняется, я чувствую и вижу, как к этому комку темными струйками стекается то, что он оставил на эту ночь в других телах. Этот темный клубок пульсирует и бьется, и я мельком вспоминаю, как то же самое день назад творилось с и-ка. Держать его страшно трудно, но я ощущаю неизвестно откуда поддержку, и поэтому Друг до сих пор не выскользнул. Я приказываю эльфу-корабелу очнуться и заняться любимым делом, отдав ему все, что накоплено в окрестных скалах, всю силу и мощь, которую Друг вытянул из живых, попавших в его власть. Темный грязно-коричневый клубок бьется и пульсирует все сильнее, но я уже подвел его к началу спирали, а сама труба раскачивается, как под ураганом. Эльф сводит все усилия в один пучок, и темный ком размазывается по всей бесконечной длине дороги, на мгновения собираясь в себя все дальше и дальше, пока даже я не перестаю его различать. И последнее: я нагибаюсь и поднимаю с пола наконечник стрелы – четырехлучевую звезду, если смотреть спереди – и посылаю его в самое начало сиреневой трубы, в самый центр водоворота, и черная жидкость твердеет волной от середины к краю. Когда останавливается последнее движение, я отрываю от озера глаза и оглядываюсь. Стены кратера как на лифте опускаются вниз, а вернее, вся вдавленность поднимается, расправляя морщины. Я вижу, как сходятся подземные разломы, как вода из поглощенных озер вновь бьет вверх. Скальные стены потрескались, но не обвалились, и я вижу в одной из камер Пахана, который ничего не понимая вылупился в окно. А дальше – в горах – лежат полуистлевшие трупы тех, кто только что был грозным бесстрастным войском и среди них мечется обиженный таким неожиданным крушением карьеры Паханенок. Около горной заставы в пограничье залег Чисимет, ждущий момента, чтобы проникнуть в Токрикан, меня выручать. Куранах обещает посоветоваться с Другом очередному сероклейменнику, а Ларбо-младший совсем недалеко от города орет на поляне, уговаривая ватагу идти давить монарха, он толкает речь в одном конце сборища, а его жена в другом, но в один голос и одними словами с мужем. Андреи-летчики тихо и тоскливо матерятся, сидя в бочках на палубе парусника, идущего к Пресному Морю. Олонгар по очередному наущению Багдарина договаривается о перемирии с Гиминасом, а тот не верит ни единому слову. Еще дальше – Кун-Манье спит с какой-то по счету супругой, а Ларбо-старший бьется над очередной дохловатой помесью. В Приозерске Великий Маршал спит и видит сон по мотивам какой-то земной ленты, но с местным колоритом, и там же Серчо, он не спит и составляет акт амортизации бытового оборудования.
