– Да. Несчастье.

– Ничего, если я тебя отвлеку по поводу брата?

– Да, конечно.

– А где ваши родители?

– В Риге. Точнее, под Ригой. У них там маленький домик. Они на пенсии. Болеют после того, как Андрей… Они его безумно любили.

– А он?

– Еще как! Понимаешь, он умел выразить свою любовь… Так порывисто, щедро… Я вот никогда не умел. Потому он и был любимчиком. Ну, не только потому. Он красивее, веселее, светлее, что ли, чем я…

– Но он мог причинить такую боль матери и отцу? Исчезнуть и не давать о себе знать?

– Мог. Он и меня очень любил. Ни у кого не было такого чудесного, преданного, обожающего младшего брата. Мы учились в одной школе. Он на три класса младше. Я почти никогда не дрался. Он разбивал по носу через день примерно. И все из-за меня. Кто-то не так обо мне сказал, не так на меня посмотрел… Он тут же в бой! Мое мнение было для него выше любых законов. И что? Он увидел Лилю, и я перестал для него существовать. У него – сверхценные идеи, сверхкипящие страсти. Могло произойти что-то такое, из-за чего он бросил родителей.

– Если бы он надолго их оставил – это одно. Но если он жив и знает, что они считают его погибшим, – это очень большая жестокость. Я к чему клоню: ты точно знаешь, что он не дал им какой-то весточки о себе за это время?

– Точно знаю. Я видел их за эти полгода несколько раз. Я их читаю, как себя. Они не живут. Просто ждут встречи с ним. На том свете! Уверены в его смерти. Сто процентов.

– Да… По сути мы пытаемся разобраться в невротическом подозрении Лили и только, да?

– Можно и так сказать. Но Лиля – не психопатка ни разу. Она страстная, глубоко все переживающая натура, но она способна анализировать события и, самое главное, обладает интуицией. Они были очень близки, Сережа. Как бы Андрей себя ни вел. То, что она не поверила в его смерть, – для меня стало потрясением. Я поверил, как и родители. Но Лиля… Если бы он на самом деле умер, она бы это сразу почувствовала.

– Для монографии по психологии это очень интересно. Для следствия – ноль информации, конечно. Ищем?

– Да. А что-нибудь есть по убийству Валерии Осиповой?

– Мне пока не доложили. Прошу прощения, но хотелось бы, чтобы убийцу искал Земцов за свою зарплату.

– А. У вас церемонии. Буду знать.

– Мы такие. До связи.

Ольга давно проснулась, но всякий раз, когда глаза хотели открыться, она зарывалась лицом в подушку, с силой зажмуриваясь. По утрам она хорошо понимала фразу: «Глаза бы мои ничего не видели». Ни-че-го! Депрессия… А у какой актрисы не бывает депрессии? Только у никакой актрисы не бывает депрессии. Это понятно любому профессионалу. Если девка – никто, звать ее никак, приехала черт знает откуда, пролезла в «актрисы», потому что точно знает, под кого упасть, причем не в театре, не в гостинице во время съемок, а на крутом корпоративе, в особняке бугра, значит, у нее вместо нервов – цель. Это совсем другое дело. Если на эту цель напялить юбку выше стрингов, можно не сомневаться, что все получится. Она рано или поздно явится встречаться с коллективом в роли руководителя какого-нибудь департамента или депутата Госдумы. И худрук будет сдувать пыль со стула, прежде чем она на него сядет, и все актеры – заслуженные и не очень – тоскливо вытянутся в струнку.

Ольга – профессионал. Насколько талантливый, это вопрос. Актер не может на него ответить сам. Потому что он страшно зависим. От режиссера, от выигрышной роли, от поддержки партнеров, от удачи… В жизни Ольги была большая удача, вот она и рыдает, как только посмотрит на свою огромную фотографию в той роли. Рыдает, но не снимает ее со стены, потому что это сладкие слезы.

Ольга решительно села на постели и уставилась на увеличенный кадр известного фильма. Тоненькая девушка с аккуратной русой головкой стоит среди берез, повернув к камере лицо. Оно прекрасно! Огромные чистые глаза смотрят доверчиво и тревожно. Нежный рот приоткрыт, словно для поцелуя. Кожа светится, как у богини… Невеста, сказка, волшебство. Кино… Сейчас Ольга подойдет к зеркалу и увидит бледное простенькое личико с мелкими чертами. Небольшие и не очень выразительные глаза, маленький нос, тонкие губы, кожа не очень ровная, местами раздраженная от грима. Она и тогда была не красавицей. Просто миленькая, обаятельная, юная. И вдруг ее пригласили на пробы, а потом утвердили на главную роль. Все тогда было как в тумане. Как снималась, как тряслась по ночам из-за того, что ничего не получается, как ждала постоянно, что ее заменят… На премьере испытала шок! Это я??? Не может быть! Я такая??? Это было чудом кинематографа, мастерством оператора, четким рисунком режиссера и торжеством и драмой актрисы. Она проснулась известной и красавицей. Продюсер организовал хвалебные рецензии, оператор, с которым она провела на съемках пару ночей, запустил в газеты отличные снимки.

Ольга вспомнила, как пришла однажды к этому оператору с журналом, где на развороте были ее прекрасные портреты. Она хотела его поблагодарить, остаться… Они поцеловались, выпили немного вина. Она спросила: «Ты читал? Они пишут, что я самая красивая актриса сегодня». Он рассмеялся: «А ты не читала о других? Так теперь пишут обо всех». В дверь позвонили, он впустил незнакомую девушку, явно дебютантку, быстро попрощался с Ольгой. Так началась ее обида. На все, что оказалось за пределами того чудесного успеха.

Она встала, прошла в ванную и вообще отказалась смотреть на себя в зеркало. Кажется, она себе надоела. То ли одиночество, то ли что… То ли то самое! Постоянное унижение, которого не было бы без того триумфа. Ее взяли в хороший театр, но за пять лет ни одной приличной роли. Массовки, выходы каждый день и репетиции… Она устала! Она смотрит на исполнительниц главных ролей и уверена, что она сыграла бы в тысячу раз лучше. Потому что хуже сыграть невозможно. Но ролей ей не дают. Дают тем, у кого есть покровители. Ольга это точно знает. В их театре среди ведущих актрис только у Нины Назаровой нет покровителей, потому что она – символ, бренд, и ей восемьдесят пять лет. Причем в труппе поговаривают, что возраст себе она уменьшила. Ольга отчетливо вспомнила Нину Глебовну и слабо улыбнулась. Это ж надо быть такой классической великой старухой! На нее публика валом валит. Как на Яблочкину, Гоголеву, Раневскую. И она с таким удовольствием, вкусом и юмором несет эту свою роль. Всем говорит «ты», всех уму-разуму учит, худрука ни в грош не ставит.

– Ветрова, – сказала она недавно Ольге, подсев к ней за столик в буфете. – Мне кажется, у тебя нет даже любовника. Чего ты ждешь? Попрыгаешь еще десять лет в массовке, потом тебя вместо коврика будут на сцене расстилать. Ты же ничего. А в том фильме вообще красотка. В чем дело?

– Да так, – пожала плечами Ольга и решила похулиганить. – Вот у вас тоже нет любовника, но вас не расстилают вместо коврика.

– Так это мой формат, – спокойно заявила Нина Глебовна. – Я сама за себя. Считается, что у меня никогда и не было любовника, хотя это не совсем так. Я всегда была слишком оригинальной и немного гениальной. Ну и скромной, конечно.

– Ну не всем же… – рассмеялась Ольга.

– Не всем. Тебе нужно замуж, мне кажется. Раз ты не умеешь зарабатывать тем местом, которым сейчас в основном зарабатывают. А ты не умеешь однозначно. Приоденься, походи по этим… тусовкам, найди кого-нибудь. Только не актера. Они все козлы и альфонсы. С режиссерами тоже не вариант. Надо найти нормального и желательно тупого.

– Почему?

– Потому что умные мужья – это большой геморрой. Они разговаривают. Кстати, сегодня, когда я встала с трона в последнем действии, мне показалось, что у меня геморрой…

Назарова встала и ушла, не прощаясь. Ольга сидела, растерянно улыбаясь: ей было смешно, а глаза… Ну, опять горячие и мокрые. Не хватало сидеть тут, как печальный клоун, – смеяться и плакать.

Ольга вспомнила этот разговор, вытираясь после душа, и почувствовала, что слезы снова на подходе. Она стала совсем истеричкой! Нет, только не думать о том, что Виктор не звонит больше недели. Значит, в ее жизни Виктор кончился, вот и все. И тут раздался звонок.