Вчера мы с Кариной ходили в кино, смотрели французскую драму о разрушительном любовном треугольнике, который, несмотря на мрачный сюжет, порядком меня увлек. После сеанса Карина высказала несколько умных, но жизнеутверждающих вещей, кои должны были обосновать, почему ей не особенно понравился фильм, она раскритиковала стремление персонажей к самоуничтожению, и я, смеясь, весело заметила, что Клеменс сказал бы то же самое, вы хорошо подходите друг другу. Я произнесла это, разумеется, в шутку, не задумываясь, но потом наши взгляды встретились, и что-то, что я пока не могу описать, вызвало во мне сильное раздражение.

Постепенно мы начали делать все то, что обычно делают подруги, то есть вместе ходить по магазинам, плавать в бассейне и делать прически у парикмахера. С удивительным смирением, как с чем-то само собой разумеющимся, я свыкаюсь с мыслью, что у меня появилась подруга, внезапно вынырнувшая из небытия, вынырнула не просто так, а с глубоким смыслом, даже с предопределением.

Недавно мы сидели в кафе и наблюдали за проходившими мимо окна людьми, и вдруг, под влиянием какой-то увиденной нами уличной сценки, я рассказала Карине, как познакомилась с Клеменсом (мы буквально столкнулись на углу темных улиц возле Старой Оперы, это было, сказала я, как несчастный случай), и тут вдруг я снова уловила чувственный огонек в ее глазах — и здесь мне в голову пришла эта идея.

Я передам ей свою жизнь, отдам ее, как пальто, которое давно мне надоело, а ей подойдет просто идеально. Будет просто смешно, если она не примет такого подарка.

После того как сия мысль стукнула мне в голову, для меня все изменилось. Как будто солнечный луч проник в темную комнату сквозь узкую щель, и там, где прежде виднелись лишь неясные и смутные тени, стали вырисовываться четкие контуры.

Отныне я все время спешу. Сегодня утром я отправилась на встречу с Кариной на час раньше условленного срока. Я взяла с собой работу, разложив на столике шуршащие листы. Кафе, как обычно, было пустым, если не считать зеркальных отражений — моего и Джованни, который за стойкой старательно протирал стаканы и чашки. Но здесь было лучше, чем дома, где, казалось, сами стены нависали надо мной, как грозящий раздавить пресс. Снова тихо заскрипели ботинки Джованни, когда он, выждав положенное время, подошел осведомиться насчет заказа, и я снова заказываю эспрессо, и не успевает Джованни принести кофе, как — тоже слишком рано — появляется Карина, мы сердечно здороваемся, как старые знакомые или товарищи по несчастью. Она вешает сумку на спинку стула и склоняется над моими листками, ах, можно, ага, да, да, она бегло переводит строчки, estas semores, гм, эти господа бредят наяву… внезапное явление бесполого ангела или слепых мышей, приходящих возвестить близкую гибель их несчастного города… гм, прекрасно, это Хосе Гойтисоло? Да, говорю я, ты это знаешь ничуть не хуже меня, закажем граппу. Когда мы делаем заказ, Джованни, который уже привык автоматически подавать нам только кофе, на какую-то короткую секунду не может скрыть мимолетного раздражения, он кивает, лицо его на мгновение застывает, как воск, и становится жестким, превращаясь в маску сосредоточенности — он хочет запечатлеть в мозгу новый заказ, как компьютер, сохраняющий введенные в него данные, — чтобы потом, тихо скрипя ботинками, спешить к нам и спрашивать: эспрессо? А потом граппу? Так встречи с Кариной тоже превращаются в привычку, словно я добавила к большому, пыльному, случайному, но идеально подогнанному пазлу моей жизни еще один кусочек, частичку-подругу, частичку Карину. Я раздумываю, не произнести ли мне эту мысль вслух, но я на сто процентов уверена, что Карина отреагирует на нее в точности как Клеменс, то есть, в зависимости от настроения, обрушит на мой негативный взгляд невежество, сочувствие или, в лучшем случае, постарается развеять мою печаль какой-нибудь остротой или шуткой.

Во всем, что бы мы ни делали, наши разговоры со временем принимают устойчивую форму, то есть я в подробностях рассказываю Карине о своей жизни и с радостью замечаю, как ее глаза загораются интересом и воодушевлением, а губы непроизвольно кривятся, повторяя мои слова. Мы гуляем по городу, обсуждаем то, что видим на витринах, примеряем платья, почти ничего не покупаем, отложите это, пожалуйста, мы вслух читаем друг другу газеты, и, если какое-то место или здание о чем-то мне напоминает, я тотчас рассказываю Карине, о чем именно, я рассказываю о Клеменсе и обо мне, и постепенно, очень постепенно она начинает весьма уютно чувствовать себя в моих отношениях. Например, вечером в четверг, когда мы прощались, она спросила: Клеменс сегодня придет в девять, как обычно? Сегодня Клеменс после работы идет в фитнес-клуб, и я киваю с таким же воодушевлением, как ведущий телевикторины, поддерживающий удачливую участницу, да, конечно, в девять, все правильно. В парикмахерской мы садимся рядом и вместо того, чтобы тупо пялиться в свое отражение в зеркале, смотрим друг на друга и беседуем так приятно, что обе парикмахерши, пытающиеся вначале поучаствовать в нашем разговоре, умолкают, и я вижу, как стригут Карину, и ощущаю, как заплетают мои волосы, в такие моменты мне представляется, что отражение Карины на самом деле принадлежит мне. Потом мы рука об руку идем по улице. Она говорит, я хочу, наконец, показать тебе мою гостиную, правда, она очень маленькая и почти пустая. Я не стала ее обставлять, потому что не хочу надолго там задерживаться. Не найдя подходящих слов для ответа, я киваю так энергично, что моя голова едва не слетает с плеч. Она заваривает чай, и, так как мы вдвоем не умещаемся в крохотной кухоньке, я остаюсь в комнате и сажусь на кровать, застеленную покрывалом, украшенным черно-белым узором — бесконечными шахматными клеточками, в которых теряется взгляд.

В конце концов, именно Клеменсу пришла в голову идея пригласить Карину к нам домой. Он сделал это предложение, когда из-за дождя не состоялась наша поездка в голубую даль и мы сидели за столиком кафе: он перебирал какие-то официальные документы, а я снова и снова перечитывала один и тот же пассаж в книге, которую, собственно говоря, должна была перевести. Он поднял глаза и вдруг, видимо повинуясь внезапному желанию сделать мне приятное, сказал: знаешь, твоя новая подруга могла бы завтра прийти к нам в гости, как ты на это смотришь? Я мысленно улыбнулась и сказала, что сейчас же ей позвоню.

Вечер начал доставлять мне удовольствие с самого начала, с того момента, как пришла Карина. Дверь на звонок открыла я, Карина постаралась выглядеть красивой, но при этом не переусердствовать, и, пока мы целовались в прихожей, я через ее плечо заметила, как Клеменс, завидев Карину, вскочил с дивана и быстро поменял домашние тапочки на парадные туфли. Я открыла бутылку секта, поставила на стол заранее приготовленное блюдо из оливок и сыра, а во время еды наблюдала за Кариной и Клеменсом, как мать, желающая соединить сыночка с удачной партией. Я заметила, что Карина не страдает отсутствием аппетита, а ее нижняя челюсть равномерно и ритмично перемалывает пищу, точно так же, как у Клеменса, который потребляет поразительно много еды, очевидно необходимой его организму. Оба они, сидя рядом, действовали необъяснимо слаженно, как двухтактный двигатель во время демонстрационного испытания. Вскоре завязалась беседа, в которой я участвовала мало, так как говорил в основном Клеменс. «Моя жена говорила, что вы работаете в образовательном учреждении для взрослых». Потом он рассказал о семинарах, на которых сам иногда преподает, и вскоре между ними начались дебаты по поводу дидактических приемов, по ходу которых Клеменс раскупорил бутылку вина с легким ароматом аниса, это его любимое вино, которое он обычно приберегает для особых случаев. Я поставила диск, кошка вспрыгнула мне на колени, ей захотелось полакомиться кусочками сыра, и вечер незаметно стал одним из тех вечеров, когда вроде бы только что было одиннадцать часов, а посмотришь на часы — и оказывается, что уже три. Много позже, еще до того, как Карина собралась уходить, я показала ей квартиру, обратив особое внимание на мелкие подробности, чтобы ничего не забыть, я показала ей в хронологическом порядке мой ежедневный маршрут по комнатам. Я отвела ее в спальню, подвела к кровати и гардеробу, потом продемонстрировала ванную, показала спрятанную за шкафчиком полку с косметикой, где мой фен мирно уживался рядом с бритвенным прибором Клеменса. Карина, которая всего за несколько минут до этого казалась слегка пьяной, стала вдруг очень сосредоточенной. Попутно она стала задавать вопросы, точные, как выстрелы, например где стоит стиральная машина или сколько в нашем доме телефонных аппаратов — один или два.