Лето в этом году выдалось какое-то, совершенно сумасшедшее – безумно жаркое, знойное даже, душное, липкое.

Все ждали его, с отчаянием и надеждой, в темноте и холоде изнурительно длинной зимы, всем хотелось тепла, солнечного света, зелени и запахов – моря, цветов, шашлычного дыма, укропа на огороде, хрустящего огурца в салате.

Зима все длилась и длилась, заметала жизнь вьюгой, сковывала чувства и мысли стужей, дула пронизывающими ветрами, не имевшими определенного направления, а одинаково несшими в лицо колючую снежную крупу – даже при смене движения на противоположное.

Но все когда-нибудь проходит, прошла, кончилась убийственная зима, и после сопливой, слезливой весны, каждый год приносящей разруху и грязь, пришло это дикое и странное лето: солнце уже с восьми часов утра жгло и пылало, болезненно-белое в выгоревшем, тоже белесом, небе; стекла распахнутых окон, казалось, плавились и стекали по раскаленным стенам домов, слепя глаза, делая зной еще нестерпимее, мягкий асфальт прожигал ноги сквозь любые подметки, а разогретые, потные, липкие тела в транспорте могли сделать убийцей самого кроткого святого, вегетарианца и всепрощенца.

Страшное было лето. Без дождей, без запахов. На корню высыхала трава, листья на деревьях скукоживались, сворачивались в трубочки и висели на поникших ветках жалкими тряпочками.

О шашлыках и не помышлял никто: вид огня в мангале мог довести до нервного срыва, а охладить вино до нужной в эту жару температуры было не под силу ни одному холодильнику, во всяком случае, с водой холодильники не справлялись, утолить жажду не удавалось.

И вот в эту жару нужно было работать, сидеть перед компьютером, писать, исправлять и думать – вот что самое ужасное! Думать в эту жару не получалось ни за что.

Два вентилятора надрывались день и ночь, обдувая разгоряченную голову с мокрыми, как после купания, а на самом деле, – от пота, – волосами, не принося никакого облегчения, но лишь отвлекая и раздражая своим неумолчным жужжанием.

И ведь еще нужно было что-то есть и пить, нужно было стирать одежду, которую, по этакой жаре, приходилось часто менять, мытье посуды доводило до исступления, и она чудом не перебила в это лето все свои тарелки, удерживаемая от такого опрометчивого шага лишь сознанием, что все равно придется покупать новые, так чего уж…

Роман не вытанцовывался, вся работа застряла на семнадцатой странице, дальше воображение забастовало, а изнывающее тело хотело одного: в прохладную воду, хотя бы в ванну.

Как следствие недовольства собой, раздражения, телесных мучений, пришла бессонница, что сделало душные и потные ночи еще муторнее, муки совести невыносимыми, характер, и так не слишком ангельский, испортился окончательно. Казалось, что все идет к суициду, другого выхода просто не видело ее распаленное и измученное воображение.

После одной, особенно мучительной ночи, когда она, проворочавшись в клубке сбитых влажных простыней, выползла со стоном на балкон, и смотрела воспаленными глазами на пробуждающийся – тоже со стоном – не отдохнувший за ночь город, пришло спасение.

Полюбовавшись багрово-огненным маревом на востоке и послушав огорченное чириканье просыпающихся птиц, она вернулась в квартиру, напустила ванну воды из холодного крана – то обстоятельство, что вода вытекала именно из этого крана, не делало ее холодной, ни в коей мере – и вползла в нее, испытывая блаженство (уже хотя бы от того, что вода смыла пот и тело перестало быть липким), тут же засыпая с риском утонуть в этой ванне – а какую еще смерть, как не такую глупую и пошлую, могло приготовить интеллигентному человеку это оголтелое лето?! И тут зазвонил телефон, слишком громко, слишком нахраписто, просто въедался, вгрызался в утомленный мозг его пронзительный звонок – она со стоном опять выползла из блаженства в ад, взяла трубку и вернулась в свою купель.

– Алло!

Голос ее был слаб, истомлен и вызвал правильную реакцию на другом конце провода: звонящий стал разговаривать извиняющимся тоном, но все равно категорично.

– Алка, это ты?

– Нет, мой труп. Чего тебе от меня нужно в такую рань?

Звонил ее муж, он уже две недели был в отпуске, который проводил у родителей, в южном городке, куда он увез и обоих детей под девизом «не мешать маме строить себе нерукотворный памятник».

Как ни удивительно, но на юге вовсе не было такой жары, как здесь, и они там прекрасно отдыхали, наслаждались всеми прелестями отпускной и каникулярной южной жизни, где, как она поняла из его предыдущих звонков, имели место и шашлыки, и холодное винцо, и огурчики с укропом. Муж очень переживал, что она осталась мучиться, а он сибаритствует, поэтому при каждом телефонном разговоре голос его звучал виновато, деловые нотки прорезались впервые, что вызвало у нее слабое удивление – на более сильные реакции она была просто не способна, так ее измучили эти две недели жары.

– Алка, тут такое дело… Мне предложили подхалтурить, а предки в санаторий намылились – отцу путевку дали, мама – сопровождающей. Так что, приезжай, поживи тут… от жары отдохнешь, да и ребята по тебе скучают уже.

– Ага, есть у них время по мне скучать, так я и поверила! Что за халтура? У тебя ведь отпуск, тебе отдохнуть тоже нужно…

– Да ты понимаешь, наше управление и предлагает. Они отзовут меня из отпуска, я потом догуляю. Когда роман допишешь, возьму эти дни и куда-нибудь вместе смотаемся. Деньги очень уж хорошие предлагают! Давай, а?

Она задумалась. В принципе, глупо было сидеть и мучиться здесь, в этой жаре, где работа все равно стояла. Там она придет в себя, глядишь, и дело сдвинется с мертвой точки… Но вот билеты…

– Думаешь, я смогу билет достать?

– С билетом, как раз, проблем не будет. Ты позвони в управление Матвею Семенычу: есть договоренность, что твой билет – их проблема, я сразу это условие поставил.

– Ну, хорошо, когда ты должен ехать?

– А вот, как ты приедешь, так я сразу же и свалю, так что поспеши.

Следом за этим трубка захрипела, завыла, в ней что-то щелкнуло, и раздались гудки зуммера.

Странным образом, этот разговор взбодрил ее, она вылезла из ванны, и уже через час с небольшим вышла из подъезда, направляясь в кассу за билетом.

Потом, когда все кончилось, и жизнь пришла в норму, она не раз сама себе задавала вопрос, как получилось, что ее невероятная интуиция дала в тот день сбой и не велела ей отказаться от этой поездки. Вероятно переутомление и жара сбили ее здоровые настройки, лишь встряска, пережитая в последующие дни, сумела вернуть их к нормальному уровню – так решила она.

Как бы то ни было, но тревоги она не испытала ни отправляясь за билетом, ни покупая городские лакомства и деликатесы для детей и родни, ни собирая вещи, ни даже в самолете, хотя летать не любила и предпочитала ездить в поездах.

Мало того, выйдя из самолета и увидя в толпе встречающих загорелые лица своего семейства, она испытала радость и облегчение и мысленно поблагодарила управление, волею которого она в один день оказалась в нужном месте в нужное время.

Даже при этих мыслях ее интуиция не проснулась, продолжала сладко спать, а может быть, и вовсе померла, убитая жарой, а ведь могла бы проснуться, хотя бы из чувства противоречия, и тогда все сложилось бы совершенно иначе.

Свекры уже, оказывается, уехали, муж только и ждал ее приезда, вещи у него были собраны и упакованы, в середине ночи за ним должна была прийти машина, чтобы отвезти его в аэропорт.

Они ждали ее прихода в беседке. Дети были уложены, видели десятый сон. Было тихо, воздух был заполнен ароматами летней южной ночи: пахло морем, цветами, сырой землей, а главное – было прохладно. Алла вдыхала свежий воздух и не могла надышаться. Она ощущала такую безмятежность, такой покой, что почти не слушала мужа, который перед отъездом хотел ввести ее в курс дела.

– Ты, главное, отдыхай. Работать тебе не придется – за домом следят. И уборку сделают, и садом-огородом есть кому заниматься. Да, имей в виду, что Никиту, адъютанта, отправили в отпуск, пока отец лечится, а он отвечал за охрану усадьбы. Должен приехать другой человек на это время, он здесь еще до Виктора был. Помнишь Виктора?