А неподалеку от крепости Педро нашел десяток едва присыпанных землей трупов. Ясно было, что здесь наспех похоронили людей кастильской крови и христианской веры.

К вечеру совершенно расстроенный Педро возвратился на корабль и доложил адмиралу о печальных результатах своих поисков. А назавтра от брата здешнего вождя адмирал узнал, каким образом погибли все тридцать девять колонистов.

Как только адмирал покинул бухту, среди поселенцев начались раздоры. И вскоре добрые христиане передрались между собой и рассеялись по всей округе. Каждый из них старался захватить побольше золота, и действовали они в одиночку, убивая мирных индейцев, врываясь в их жилища, отнимая у них все достояние.

Завистливые и жадные кастильцы люто ссорились из-за награбленной добычи, и в этих ссорах многие из них сложили свои буйные головы. А затем они жестоко обидели вождя соседней округи, гордого индейца Каонабо, и тот сжег крепость, которую, однако, накануне покинули все ее защитники. Оставшись без крова, они ушли в леса, в одиночку добывая себе пищу, и вскоре от голода, тоски и болезней, неведомых в Кастилии, погибли последние «сыновья Солнца».

Адмирал с сокрушением выслушал этот рассказ и, томимый дурными предчувствиями, вывел корабли из злосчастной бухты. Он отправился вдоль берегов Эспаньолы на восток в поисках удобного места, где можно было бы высадить на сушу беспокойную ораву переселенцев и основать столицу заморской Кастилии.

Нужное место нашлось милях в пятидесяти от того уголка Эспаньолы, где вечным сном покоились останки «Санта-Марии» и тридцати девяти жертв собственной алчности и неразумия.

Это была большая бухта (адмирал окрестил ее бухтой Благодати), и город решено было основать не на самом ее берегу, а в долине не широкой, но полноводной реки.

Очень красивой была эта просторная долина с удивительно свежей зеленью и плакучими деревьями непомерного роста. И ни адмирал, ни его спутники не подозревали, что краса эта гибельнее чумы и что в ядовитой зелени их подстерегают смертельные тропические хвори.

Город заложили по всем правилам: нарезали чистое поле на квадраты (каждому свой участок), а в самом центре поля наметили главную площадь и заложили на ней церковь, адмиральский дом и большой склад. Затем наспех связали из жердей сотни три хижин.

Адмирал сам таскал камни и корчевал лес, но обитатели новорожденного города (в честь королевы назван он был Изабеллой) не желали себя изнурять столь позорной для их звания работой. Не для этого они пересекли море-океан. Им нужен был готовый стол и готовый дом, они надеялись, что адмирал сразу же поведет их на штурм богатых городов Индии и Сипанго и разместит в роскошных дворцах тамошних баронов и маркизов.

На деле же оказалось, что живут на этом острове голые дикари-индейцы, у которых не было ни многолюдных городов, ни семиба-шенных замков.

Не нашлось в окрестностях Изабеллы и золота. Правда, доблестный кавалер Алонсо де Охеда, посланный адмиралом на разведку в глубь острова, утверждал, будто в пяти-шести днях пути от Изабеллы, в стране Сибао, золота сколько угодно и индейцы в тех местах побогаче, а главное, очень ласковы и радушны, так что ничего не стоит прибрать их к рукам и заставить их копать золото и кормить добрых христиан.

Педро готов был отдать десять лет жизни, лишь бы дон Алонсо де Охеда взял его с собой в этот поход. Охеда! Конечно, какие тут могут быть сомнения. Адмирала Педро любил больше всех на свете, но дон Алонсо кое в чем, пожалуй, не уступал даже самому адмиралу.

Эти озорные, порой чертовски наглые глаза, этот бархатный голос, в котором нет-нет да слышатся стальные нотки. Вот истинный рыцарь до мозга костей. И до чего же красив дон Алонсо! Невысокий, стройный, ловкий, белозубый. Улыбнется – словно горстью звонких дукатов одарит… А до чего смел! Три года назад, чтобы блеснуть своей удалью перед королевой, он на руках обошел -было это в дни пасхальных празднеств – вершину Хиральды по узкому, в ладонь шириной, карнизу. А Хиральда на три головы выше самых высоких колоколен Севильи. Под стенами Гранады он одолел в честных боях с дюжину самых могучих мавританских витязей. Тяжелый меч казался тростинкой в его руках, а на коне он творил чудеса. Ему связывали ноги, сажали в седло, и тем не менее он и со связанными ногами гнал своего скакуна через высокие изгороди, и при этом то нырял под конское брюхо, то плыл в воздухе, опираясь кончиками пальцев на седельную луку. С доном Алон-со на лихое дело рыцари шли как на приятную прогулку. С ним весело было и шалить на большой дороге, и драться с маврами, и грабить в ночную пору сонные андалузские городишки.

– Не горюй, Педро, – говорили люди, знающие дона Алонсо. -Это не первый и не последний его поход. Вот увидишь: он еще себя покажет на заморской земле и наш адмирал не оберется хлопот, когда дон Алонсо взыграет духом во всю свою мощь.

А добрые христиане подъедали последние крохи из кастильских запасов экспедиции и сидели в своих жалких хижинах, сложа руки. Впрочем, руки у них были заняты: день и ночь благородные рыцари расчесывали свои отощавшие тела – от москитов в Изабелле не было житья.

Ровно через четыреста лет удалось выяснить, что эта назойливая нечисть впрыскивает в кровь своих жертв возбудителей желтой лихорадки – страшной болезни, от которой люди умирают в невыносимых муках. Но в Колумбовы времена никто не знал, по какой причине одолевает человека этот недуг; вину за него возлагали на дьявола и – еще в большей мере – на адмирала, который коварно завлек честной народ в эту проклятую страну.

Свалился и сам адмирал. Педро не отходил от его ложа, поил больного всевозможными отварами и настойками, которые на маленьком таганке кипятил главный и единственный лекарь города Изабеллы дон Диего Альварес Чанка.

Однажды Чанка послал Педро в гавань – запасы всевозможных лекарств остались у доктора на корабле. Педро с радостью вырвался из постылого адмиральского табора – на всех судах у него были друзья и приятели. Правда, неделю назад, в самом начале февраля, двенадцать кораблей ушло в Кастилию, и гавань изрядно опустела, но и на пяти оставшихся судах – «Марии-Галан-те», «Нинье», «Гальеге», «Сан-Хуане» и «Кардере» – было с кем почесать язык. Педро взял на «Марии-Галанте» лекарства, побывал затем на «Нинье», где ему знаком был каждый гвоздь, и направился на «Гальегу». Два великих плавания многому научили Пед-ро. Корабельную службу он теперь знал не хуже любого боцмана и мигом замечал, где высучился трос или правильно ли закреплен фока-шкот. И на подходе к «Гальего» он приметил, что томбуй -поплавок, который указывает, где отдан якорь, – едва держится на своем поводке – буйрепе. Да и сам томбуй – маленький бочонок из-под вина – был не в порядке: затычку на верхнем донышке бочонка чьи-то неумелые руки воткнули очень неплотно. Вытаскивая ее, Педро обнаружил, что к этой деревянной пробке привязан тонкий шелковый шнур. Потянув за шнур, Педро выудил из бочонка сверток, обернутый провощенной тканью.

Волосы поднялись у юноши дыбом, когда он развернул густо исписанные листки.

Отвернув от «Гальеги», он направил шлюпку к берегу и стремглав помчался в Изабеллу.

Главный контролер Эспаньолы дон Берналь де Писа, тот самый дон Берналь, который едва не уловил в свои сети аптекаря Прадо, бесспорно, полагал, что нет на свете тайника более надежного, чем томбуй корабля «Гальега».

В этом томбуе он хранил планы заговора против адмирала. Дон Берналь и его сообщники решили овладеть в один прекрасный день кораблями и, прихватив последние остатки сухарей, вина и масла, сбежать в Кастилию.

Оборванным и брошенным на произвол судьбы колонистам заговор этот в случае его удачи сулил бы голодную смерть. И, чтобы обелить себя перед королевой, дон Берналь заготовил на адмирала донос. Он твердо надеялся, что перечень ложных вин адмирала перевесит в глазах ее высочества его истинное злодеяние.

Доктор Чанка готов был растерзать проклятого мальчишку, доставившего в адмиральское убежище свой неожиданный улов. Бумаги дона Берналя едва не отправили адмирала на тот свет. Поистине странный характер был у правителя земель моря-океана. Сорок три года прожил он на свете, и так и не научился с философским спокойствием относиться к черным изменам своих покровителей и своих подчиненных.