Мне любопытно знать, справится ли с такой посадкой Энгман собственными силами. Я не могу ему ничем помочь… даже не смею: ведь я бы только помешал ему.

Энгман делает вираж влево – по направлению к месту спуска. Я быстро схватываю оба конца предохранительного пояса и задвигаю скобу… На всякий случай… Если бы мы опрокинулись, то я, описав кривую, был бы с силой выброшен вперед. А такое сальто-мортале – прекрасный повод для того, чтобы сломать себе шею, несмотря на наличие плотного черепа и защитного шлема…

Ровно и красиво планируя, наша белая птица спускается. Вот колеса ее касаются земли – и в то же мгновенье, от сильного толчка, Энгман получает сильную струю бензина прямо в глаза… Он ослеплен и не замечает неровностей почвы на нашем пути… Мы налетаем на них, крепкие резиновые амортизаторы на оси тележки пружинятся и, с проворством обезьяны, которое еще сохранил наш самолет, он подскакивает высоко в воздух…

У меня мелькает в мозгу болезненная мысль: «Жаль, если мы разобьемся именно теперь!»

Как полено дров, мы опять падаем вниз и скользим при этом с правого крыла… Весь аппарат страшно трещит… Машина стоит на носу… Я крепко цепляюсь руками за бортовые стенки – и, в то же мгновенье, мы переворачиваемся.…

Как ласочка, я выползаю из-под самолета. Мне уже не надо расстегивать пояс: от силы падения он просто разорвался.

Энгман, в свою очередь, с трудом карабкается из-под своего сиденья.

И у него пояс разорван, а его самого швырнуло со страшною силою вперед. Носовым платком он старается унять хлынувшую изо рта и носа кровь…

Мы молча обходим вокруг нашей мертвой птицы.

– Жалко, Такэ… Я так радовался, что мы сейчас полетим домой.

Мой пилот совершенно подавлен…

– Да… господин обер-лейтенант… все было так хорошо… и вдруг этот проклятый бензин… прямо в глаза!…

И он снова обтирает носовым платком льющуюся кровь…

– Ну, теперь уже нечего печалиться… Как-никак, а в воздушном бою нам очень повезло. Вы посмотрите только: одна пробоина справа в моем сидении, а другая – слева. А вот эти три штучки в разносном баке тоже проскочили как раз между мною и вами… А вон еще та пробоина вверху: ведь через нее можно почти просунуть целую руку в бак. И все сошло благополучно…

Энгман кивает головой…

А теперь посмотрим наши повреждения.

К сожалению, их очень много. Верхнее правое крыло сильно пострадало. Тележка совершенно сплющена. Пропеллер превращен в щепки, глушитель и выхлопная труба смяты, корпус искривлен.

– Да, собственно говоря, испорчено все, кроме мотора. По-видимому, он не пострадал, а это уж очень важно.

– Придется и его отдать В починку, – говорит Энгман.

– Да, придется…

Между тем, со всех сторон к нам сбегаются солдаты.

– Где ближайший телефон? – спрашиваю я одного из них.

– Тут, в деревне, господин обер-лейтенант.

Пять минут спустя, я уже связался с начальником моего авио-отряда. Я докладываю ему, в кратких словах, о результатах нашей разведки и о воздушном бое.

Он рад, что мы отделались благополучно…

– Я пришлю вам старшего механика на легковом автомобиле – говорит он, – а кроме того, два грузовика с людьми для починки самолета. До свиданья!

– До свиданья, господин капитан!…

В ожидании помощи, мы сидим на обломках нашей любимой птицы.

У меня ноет сердце… Я медленно обхожу вокруг самолета и поглаживаю его пробоины, – эти почетные раны, которые он получил в воздушных боях и под обстрелом: неприятельской артиллерии…

Вдруг мы настораживаемся. С севера доносится хриплый лай лопающихся шрапнелей и гранат, выбрасываемых зенитными орудиями. А вскоре, невооруженным глазом, мы можем сосчитать вражеские самолеты: одиннадцать штук. Это возвращается домой французская эскадрилья.

А за ней вдогонку несется стая германских летчиков.

«Так-так-так-так!» – звучит сверху вниз.

А мы беспомощно стоим на земле и завидуем нашим счастливым товарищам.

– Жаль – говорю я.

И Энгман подтверждает:

– Очень жаль…

Я со смехом утешаю его:

– Ничего, Такэ: завтра нам дадут новую птицу, и мы еще посмотрим…

А через несколько дней мой храбрый пилот и дорогой товарищ Энгман, после тяжелого воздушного боя, погиб смертью героя.