Бион слез с дерева и не характерной для тельхина походкой – медленно, бочком, стал пробираться в самую гущу работниц, размешивавших воск и наносивших последние мазки на стены своего нового улья. Сначала они его не замечали – работать приходилось очень быстро и сосредоточенно, ведь воск, вынутый из чана и нанесенный на стену, мгновенно затвердевал. Но вдруг одна из них бросила свой мастерок и радостно зажужжала. Такие эмоции у работниц Эвностий наблюдал впервые. Расчет его оказался верным. Летающие насекомые относились к насекомым, живущим на земле, хоть и с некоторой снисходительностью, но все же как к родственникам. У них было очень много общего: они таким же образом спаривались, у их королев тоже бывал брачный вылет и существовали особые насекомые – любовники.
Бион подошел к первой же обратившей на него внимание работнице и, как священный египетский кот, подставил ей спину, чтобы она его погладила. Когда ее жесткие пальцы прошлись по спине и остановились на голове, все тело его затрепетало от наслаждения. Наслаждение было притворным, но выглядело весьма убедительно.
– Девочки, – закричала работница, – у нас появился маленький дружок.
Бревно упало на землю. Никто больше не копошился в чане с воском. На некоторых лицах промелькнула тень улыбки, с других исчезло раздраженное выражение.
– Похоже, он принес нам подарок.
Бион полез в мешочек, висевший у него на шее, и достал оттуда зеркальце, сделанное в форме лебедя. Работница выхватила зеркальце из его передних лапок и стала разглядывать оборотную сторону, украшенную изображениями крылатых богинь-голубок, похожих на трий и красивых, как королева. Несчастная работница явно не знала, для чего существуют зеркала, и решила, что это просто безделушка, а красота, которую нельзя использовать, интереса для нее не представляла. Но, покрутив немного странный предмет, вдруг заметила на его полированной поверхности свое отражение. И тут выяснилось, что она такая же мрачная, неженственная и уродливая, как и остальные сестры. В ужасе она закрыла лицо руками. Одна из сестер подхватила упавшее на землю зеркальце, но сразу же отбросила его в сторону. Вскоре все двадцать работниц получили возможность полюбоваться своими прелестями в этом отвратительном подарке.
В какой-то момент казалось, что Биону пора уносить ноги. Но Эвностий предугадал ядовитую реакцию пчел на зеркало и посоветовал Биону заранее припасти противоядие.
Тельхин вытащил из мешочка баночку с карминовыми румянами, быстро снял с нее крышку, опустил свои усики в крем красного цвета и щедро намазал им грубое серое лицо оказавшейся поблизости работницы. Пока он это проделывал, она стояла неподвижно, как каменный истукан, и, казалось, раздумывала, что ей делать – ударить его как следует или подождать немного и посмотреть, не окажется ли второй подарок получше, чем первый.
Бион поднес столь не понравившееся ранее зеркальце к ее лицу. Состроив гримасу, она попробовала выбить ненавистный предмет из его лап. Но подождите! Кто эта розовощекая незнакомка, гримасничающая ей в ответ? Работница взяла у него зеркальце дрожащими руками, долго и внимательно себя разглядывала и вдруг улыбнулась сияющей улыбкой женщины, случайно обнаружившей, что она не уродина, а просто не очень красива.
– Сестры, – закричала она. – Посмотрите на меня!
Сестры посмотрели, и им очень понравилось то, что они увидели. Одна из них выхватила баночку из лап Биона, который в свою очередь ее с удовольствием отдал, и намазала щеки так сильно, что стала похожа на вавилонскую шлюху. (Кентавры рассказывали, что это самые блудливые из всех шлюх.) Баночка опустела, и восемнадцать работниц так и не успели стать красивыми. Бион куда-то указывал своими усиками.
Туда, туда, в можжевеловый лес, сразу за поляной! Дело было забыто: работницы все как одна бежали, скакали, летели следом за тельхином, крича что-то своими грубыми голосами и, о чудо, обнаружили вдруг, что тельхин, как настоящий торговец, достает не одну, а сразу двадцать баночек с румянами и столько же зеркал, но, в отличие от торговцев, он все отдает бесплатно.
Трутни, лениво развалившиеся на краю поляны и до последнего момента делавшие вид, что их абсолютно не интересуют эти глупые женщины с их неуклюжим дружком, сразу оживились. Они поднялись на ноги и с деланным равнодушием направились следом за суматошной компанией. Может быть, и им что-то перепадет. Лишь Солнцеподобный задержался на минутку, чтобы поднять брошенное всеми самое первое зеркальце и полюбоваться собой.
– Что тут происходит? – раздался резкий и на сей раз абсолютно не мелодичный окрик. В дверях улья появилась Шафран. – Что случилось с моими работницами?
Она налетела на них, как голодный коршун на цыплят.
Эвностий выбрался из своего дерева. Путь к улью был свободен.
Шафран, чья медовая кожа не нуждалась ни в каких румянах, начала раскидывать баночки, будто это были глиняные изображения запрещенных богов.
– Никому не нужное разукрашивание! – визжала она. – Стоит мне только отвернуться, как вы размалевываетесь, как шлюхи. Кто будет заканчивать улей?
Направо и налево Шафран раздавала своими маленькими кулачками тумаки. Она пиналась, ругалась, давила ногами баночки с румянами, погнула зеркальце, ударив его со всей силы о дерево. Досталось и трутням.
– Никто не заставляет работать вас, никчемных, но не отвлекайте от работы других!
Кто получил коленом в поддых, кто пощечину по пухлой щеке. Но что это? Вихрь утих, пыль осела. Раненые занялись своими ранами, остальные смогли перевести дыхание.
Похоже, тут не только румяна и зеркала. Как же она это просмотрела? Сундучок, доверху наполненный ожерельями, браслетами, кольцами и печатками. (В действительности она не просмотрела, просто Бион со своими приятелями быстро вытащили сундучок из кустов в то время, как она обрушивала потоки ругательств на головы своих работниц.) Не совсем понимая, что это все означает, она запустила руку в груду сокровищ и вынула оттуда ожерелье, состоящее из пяти нитей жадеита и розового кварца. Для пробы она надела его на шею, но тут в ней заговорило недоверие, присущее ее племени и положению, а также ее собственная алчность. Разве могут отдать, не потребовав ничего взамен? Такого не бывает. Что нужно от нее этому восьминогому существу? Воск? Мед? А может быть, она сама, для какого-нибудь варварского межплеменного брака?
Эвностий предвидел и это и подготовил тельхина к такому вопросу. Бион указал на ее ножной браслет, ничего не стоящий кусочек олова, имитирующий серебро. Так вот в чем дело. Он пришел торговать. Она сделала вид, что никак не может расстаться с браслетом. Затем, как бы нехотя, наклонилась, расстегнула его, сняла, покрутила в руках, отдала, забрала обратно и наконец отдала окончательно в обмен на ожерелье, за которое на невольничьем рынке в Фивах могла бы получить дюжину крепких нубийцев или двадцать цветущих девушек. После этого она вновь полезла в сундучок и схватила уже тиару, украшенную аметистами и хризолитами.[23]
Эвностий ринулся к входу в улей. Крыша и стены его были полупрозрачными, и лучи солнца освещали все комнаты даже те, в которых не было канделябров. Вопрос заключался в том, куда именно нужно идти. Он не знал, какой коридор выбрать, где свернуть, идти вперед или назад. Он знал только, что этот лабиринт был одновременно тюрьмой и домом, мастерской и кладовой и что одна из комнат была темницей, где томились мы с Корой. Эвностий тихо прокрался мимо помещения, где работница смешивала пыльцу с медом, успел вовремя выскочить из коридора, чтобы не столкнуться с двумя патрулями, – похоже, они его так и не заметили. При его шестифутовом росте очень нелегко было спрятаться в незнакомом месте, к тому же он все время задевал рогами о потолок, рассчитанный на трий, чей средний рост был четыре фута. А затем появился запах, сначала очень слабый. Эвностий любил и всегда помнил его – запах листвы и свежей темно-коричневой коры, пропитывавший не только одежду, но и кожу. Не забывайте, что мать Эвностия была дриада и он любил этот запах с самого детства. Эвностий побоялся окликнуть нас и шел туда, куда вел его нюх, а нюх у него был очень острый. Наконец ноздри задрожали – это означало, что он у желанной цели. Хвост неистово застучал по бокам, и громкое мычанье едва не вырвалось наружу. Ноздри сказали, а сердце подтвердило – лишь дверь отделяет его от любимой.
