– Куда уж меня еще наказывать? – По морщинистому лицу подсудимого текли слезы. – Я всех их помню. Каждого. Тридцать одного человека. Которых сначала видел живыми, а через сорок минут мертвыми… До гроба помнить буду…

– А Колю моего помните? – снова поднялась женщина. – Такой черноволосый, на щеке родинка…

– В виде сердечка, вы говорили. – Веселитский развернулся к залу. Посмотрел на вдову и зажмурился. – Помню… Я ведь перед казнью должен был каждого коротко осмотреть. По закону нельзя казнить, если человек сильно болен или в помраченном сознании. Но это была формальность, потому что рядом прокурор и смотритель, и они всегда опротестуют, только отношения испортишь. И, главное, все равно ведь потом повесят…

– Коля что-нибудь говорил? – Женщина напряженно смотрела на врача, но тот всё не открывал глаз.

– Да. Он сказал: «Доктор, вы на человека похожи. Очень прошу вас, сходите на Остоженку, дом Армфельдта, и найдите там мою жену, Варвару Ивановну Сонцеву…»

– Это я, я! – закричала женщина Подсудимый вздрогнул, открыл глаза, но смотрел в пол.

– «Скажите ей…» Я помню слово в слово, такое не забудешь. «Скажите ей… Если на том свете что-то есть, я дам ей знать. Я найду способ. Пускай не пугается. Пусть ждет». Я пообещал, но не сделал. Простите меня…

Вдова молча села. Мирра пожалела, что не видит ее лица.

– Почему не передали? – спросил судья. – Испугались?

– Да. Представил, что кто-то вот так же приходит к моей жене… Не хватило духа. Я слабый человек…

И опять заплакал.

На том заседание и закончилось. Было уже пять часов пополудни.

– Ну, и зачем вы меня сюда привели? – мрачно спросила Мирра.

Иннокентий Иванович грустно ответил:

– Чтобы вы видели, каково это – любить в страшные времена. Вы обратили внимание? Все обвиняемые, даже душегуб Жабин, говорили про жен, про семью. Веселитский – человек образованный, поэтому у него получилось трогательнее, но в сущности причина, по которой эти люди делали чудовищные вещи, одна и та же. Мужская ответственность за семью. А можно сказать и так: любовь. И если тогда, после первой революции, времена были страшные, то впереди нас ждут времена ужасные. Никакая любовь их не выдержит.

– Что вы всё каркаете? – разозлилась она. – Времена будут прекрасные! Самые лучшие для любви! Да если даже и ужасные? Что ж теперь – не любить? Вот вернется Антон из Саратова, а я ему скажу: «Знаешь, милый, не буду-ка я тебя, пожалуй, любить, а то нас ждут ужасные времена и зачем мы будем подвергать нашу любовь таким испытаниям?»

Бах моргал своими овечьими ресницами через толстые стекла.

– Нет, не любить вы, конечно, не можете. И я, наверное, зря всё это… Но мне показалось важным… Понимаете, нужно быть готовым. Нужно знать, что счастье любви имеет цену. И чем сильнее любовь, тем цена выше. Это страшно, но это так.

(Из клетчатой тетради)

Я все время пишу о духовной эволюции, которую стимулирует НЛ, и, конечно, главные события разворачиваются именно в этой сфере жизни, однако подобно тому, как живая душа не может существовать без тела, духовная Любовь не существует без физической, действующей совсем по иным законам.

С самого начала мне было понятно, что я не имею права обойти вопрос о физической составляющей Любви, но, сколько было возможно, оттягивал этот момент. Воспитание, табуированность, да и просто неуверенность в том, что я сумею подобрать уместные слова, мешали свободному рассуждению. Но мое исследование близится к финальной части, и откладывать рассмотрение трудной темы больше нельзя. Приступаю к ней с нелегким сердцем, укрепляя храбрость лишь тем, что эту рукопись вряд ли кто-нибудь прочтет – во всяком случае, при моей жизни.

Трудно избавиться от влияния эпохи, в которую ты начинал формироваться как личность. Тогда, в начале столетия, проблематику половой жизни торжественно именовали «проклятым вопросом», над «решением» которого мучились лучшие умы – философы и писатели. Некоторые из них, например Лев Толстой, доходили до совершенного абсурда, предлагая полностью исключить секс из бытования нравственного человека.

Возник даже странный феномен «белого брака», то есть совместного существования без половых сношений, род добровольного скопчества, разве что без членовредительства. Самой знаменитой парой, придерживавшейся этого принципа, являлись британский драматург Бернард Шоу и его жена. Про Б. Шоу известно, что он лишился так называемой невинности в очень позднем возрасте и что он почитал сексуальность чем-то животным, роняющим человеческое достоинство. В течение всего своего долгого брака он ни разу не вступил с женой в половой контакт. Примечательно здесь то, что до свадьбы они состояли в плотской связи, однако, вознеся свои отношения на более высокий уровень, то есть обвенчавшись, решили любить друг друга исключительно духовным образом. В свое время, тому лет двадцать пять, знакомый английский врач рассказывал мне, что писатель вовсе не был монахом и позволял себе интрижки на стороне, но «белизну» законного брака блюл свято.

Должен сразу сказать, что я совершенно не верю в такую Любовь и уж во всяком случае не считаю ее настоящей. Мне непонятно, как можно всей душой Любить женщину, брезгливо или безразлично сторонясь ее тела. Всякий физический контакт, даже самое простое прикосновение к Любимому существу доставляют не меньше наслаждения, чем доверительный разговор или полное взаимопонимания молчание – иначе это не Любовь, а любовь.

В своих суждениях по данному поводу я не буду опираться на собственные воспоминания и впечатления, потому что мне кажется аморальным бесстрастно анализировать свой интимный опыт, а делать это эмоционально значило бы уйти в совершенно иной жанр. Сексологии как науки в отечественной медицине и психологии практически не существует, а исследования зарубежных авторов мне недоступны, однако у меня есть возможность использовать свой профессиональный, в некотором роде уникальный ресурс.

Отрасль медицины, которой я посвятил свою жизнь, как и мир Любовно-чувственных переживаний, находится на стыке физиологической и психологической сфер. Много лет назад я разработал для сложных случаев (а таковы большинство операций, в которых я участвую) особую методику, которая позволяет узнать психоличностные параметры больного, чтобы подобрать оптимальную анестезионную стратегию. Для этого я провожу целую серию доверительных бесед с пациентом, задавая самые разные вопросы. Делается это не ради получения информации, подчас мне не нужной, а для выхода на тот высокий уровень доверия между пациентом и врачом, который, согласно моей теории, значительно повышает шансы на успех, поскольку снижает фоновую нервозность оперируемого и помогает установить эффективный психологический контакт. Когда человек «раскрывается» перед тобой, ты лучше можешь ему помочь. Истории и признания, которые мне довелось выслушать за годы работы и которыми я, конечно, никогда не делился с посторонними, чрезвычайно обогатили мои представления о внутреннем мире людей, совсем на меня не похожих, – в том числе об интимной стороне жизни. Внутреннее напряжение, в котором находится человек перед опасной операцией, обычно заставляет его заново оглядываться на самые значительные моменты биографии, и очень большое место в этих воспоминаниях занимают сексуальные переживания. Чем выше уровень доверия, тем откровеннее становятся рассказы. Со временем я даже установил критерий: как только пациент в беседах доходит до уровня интимных признаний, это значит, что между нами достигнут должный контакт. Меня давно уже перестало удивлять, как охотно люди, прежде всего женщины, раскрываются в этом деликатном вопросе перед внимательным и сочувственным слушателем. Вот каков источник сведений, которые я использую в своих заключениях.