Мирре даже говорить ничего не пришлось – качай головой, закатывай глаза и поддакивай.

– Он тысячи заколачивает. Тысячи! Прямо в карман, безо всяких ведомостей. И никакой фининспектор к нему не привяжется. Потому что Логинов – консультант кремлевского Лечсанупра, пользует больших начальников! Если какая неприятность, звонит прямо наверх и ябедничает! А какой грубый! Холодный человеконенавистник! Ты, детка, правильно за Антона Марковича переживаешь. Я вижу, как он под влиянием Логинова прямо на глазах превращается в такую же деревяшку.

– Помогите мне, – попросила Мирра. – Расскажите про Антона всё, что знаете. Боюсь, он многое от меня скрывает… Только не говорите ему ничего. Пожалуйста.

Мымра улыбнулась ей совершенно по-матерински, и рецепт приручения старых дев стал окончательно понятен. Попроси у них покровительства, дай им поучить тебя жизни, не возражай, не спорь – и получишь всё, что тебе надо. Мирра сама на себя удивлялась, откуда в ней взялось столько гибкости и хитрости. Кто это из писателей сказал: «Любовь делает мужчину глупым, а женщину мудрой»?

Дальше нужно было просто слушать.

Алина рассказала, что Антон Клобуков, поступив в университет, почти сразу же перевелся с первого курса на третий, а с третьего на пятый. И с самого начала ассистировал на операциях – он анестезист от бога, к тому же с настоящей швейцарской выучкой. На главный, роковой вопрос – про другую женщину – секретарша уверенно ответила:

– Никогда никого не было. Антон Маркович живет только медициной. Это, конечно, хорошо, но всё должно быть в меру. А под влиянием Логинова молодой человек твердо решил не заводить семью. Я сама слышала, как он говорил про это профессору. И тот одобрительно кивал, мизогинист проклятый.

– Кто? – напряженно переспросила Мирра, еще до конца не поверив, что соперницы нет.

– Мизогинист, женоненавистник. Логинову женщины физически отвратительны. Как безобразно он разговаривает с сотрудницами и студентками! И Антона Марковича тому же учит, но Антон, слава богу, человек интеллигентный.

Вдруг у Мирры возникло страшное подозрение, от которого внутри всё так и съежилось.

– Значит, женщинами он не интересуется? А… мужчинами?

Но Алина Аполлоновна, чистая душа, вопроса не поняла.

– Вы про Логинова? Он вообще людей не любит. Никаких. Патологический мизантроп!

И отлегло от сердца.

После этого разговора стало поспокойней. Соперницы, стало быть, нет. Есть соперник, но уж с сухарем-профессором, козлиной бородой, мы как-нибудь справимся.

Нужно действовать по двум линиям.

Во-первых, держать курс на товарищеское сближение с Антоном – упаси боже, безо всякого кокетства. Быть привлекательной, но при этом не завлекать. Они друзья, коллеги. У них общий интерес, медицина. И человеческая симпатия. Точка.

Второе: недооценивать Логинова нельзя. Для Антона профессор – учитель жизни, маяк. Чтоб Антон с этого маяка повернул к другому, нужно сначала приглядеться, что он за штука такая, этот Клавдий Петрович. Чем приманивает, чем опасен.

Думала, думала и придумала, как уложить одним выстрелом двух зайцев. С помощью мымры Алины, бесценной союзницы, попала в список стажеров, кому разрешалось присутствовать на операциях великого профессора Логинова. Всякий хирург был обязан пускать в университетскую операционную как минимум шесть аспирантов и пятикурсников. Многие разрешали приходить всем желающим и охотно объясняли каждое свое действие по ходу операции. Логинов не обращал на стажеров никакого внимания и требовал только одного: чтоб были тише воды, ниже травы. Сволочь он и есть сволочь.

Вообще-то Мирре по ее будущему профилю полагалось стажироваться в челюстно-лицевом, но в новой системе жизненных координат теперь были иные приоритеты.

Поэтому она безропотно стояла у стеночки, вместе с остальными пятью избранниками, рта не раскрывала и наматывала на ус – глядела в оба, держала ушки на макушке. Следила не за руками оператора, а за его повадками. И, конечно, с удвоенным вниманием, как Логинов общается со своим непременным наркотизатором (то есть с анестезистом – на «наркотизатора» Антона обижался).

Порядок всё время был один и тот же.

Сначала профессор садился, выкладывал на стол завернутые в салфеточку бутерброды (всегда с ростбифом), термос с чаем и неторопливо закусывал, наблюдая за приготовлениями к операции. Никогда никого не угощал, всё сжирал сам. При этом болтал с хирургом-ассистентом и анестезистом, с медсестрами, игнорируя стажеров. Он и во время самой операции почти не затыкался – трепался обо всем на свете, но только не о происходящем. Помощникам никаких указаний не давал. Мирра сначала решила, что это такое особое пижонство: мол, всё идет по плану, всё предусмотрено, каждый занимается своим делом, никем руководить не нужно. А Клобуков потом объяснил: это у Логинова таким необычным манером проявляются тотальная концентрация и нервное возбуждение. В обычных обстоятельствах он скуп на слова, пустой болтовни не выносит, но чем сложнее операция, тем он делается разговорчивее и тем легкомысленнее предмет беседы. Антон считал, что Клавдий Петрович втайне суеверен, как многие великие хирурги, что у него такой ритуал – забалтывать опасность.

В самый первый раз, пользуясь тем, что марлевая повязка натянута до самых глаз, Мирра пристроилась прямо за спиной у Антона, который и знать не знал, что она тут. Решила, что не упустит ни слова. Ну и наслушалась.

Предстояла трепанация. Ассистент сосредоточенно мылил и брил уже усыпленному больному голову – заново, потому что Логинов остался недоволен тем, как это сделали в палате. Сам хирург тем временем жевал свои бутерброды и слушал анестезиста.

Антон скороговоркой, сверяясь с записями, рассказывал про пациента:

– Как вы знаете, Клавдий Петрович, случай особенный, с осложнением. Операция делается на фоне рака легких четвертой стадии, с поражением подключичных лимфатических узлов и множественными метастазами. Сердце слабое, легочная ткань ни к черту, сплошные ателактазы… А травма и сама по себе серьезная: открытая черепно-мозговая в результате удара кастетом.

– Надо же, как интересно, – хладнокровно заметил Логинов.

– Да, тут необычная история. В начале января врачи честно сказали больному: вам осталось жить три месяца. Жена говорит, он измучил ее разговорами о том, что покончит с собой, что не будет как баран ждать неминуемой смерти. А вчера ночью в квартиру ворвались налетчики – семья живет в Марьиной Роще, нехорошее место… Жену стукнули кулаком, его – кастетом. Тут что поразительно? То человек покончить с собой хотел, а сегодня утром схватил меня за рукав и шипит: «Вы обязаны меня спасти! У меня остается еще целый месяц жизни! Мне врачи обещали!» Удивительно, да?

– Хочет жить – это хорошо. – Логинов вытер губы салфеточкой. – Значит, операция пройдет успешно, а если он через месяц умрет от онкологии – это уж не наша ответственность. Однако, Антон Маркович, хочу сделать вам замечание. Зачем вы мне рассказали столько лишних подробностей? Всё это accidens[8], к делу отношения не имеет.

– Вы же сами сказали: как интересно.

– Я имел в виду, что интересно делать трепанацию на фоне рака четвертой степени. А прочая беллетристика мне зачем?

Клобуков смутился, начал оправдываться – Мирре стало за него обидно.

– Да, я знаю, но очень уж необычная история. Понимаете, с женой тоже интересно. Пока он просто умирал, в ней вроде как все перегорело, хотя раньше, кажется, была сильная любовь. Она очень устала возиться с больным. Мысленно все уже прикинула, рассчитала: как проводит в последний путь, что будет делать, оставшись вдовой, и прочее. И вдруг – как у нищего отобрали последнее рубище. Трясется вся, рыдает, кричит: «Не дайте ему умереть, спасите, ему рано умирать!» Какая-то поразительная регенерация любви перед самой могилой.

У Мирры от слез всё перед глазами поплыло, а Логинов, кусок льда, прервал Антона: