Даже когда невротик думает, что переносит сильнейшее эмоциональное переживание, например, занимаясь в обычной психотерапевтической группе, он, тем не менее, не осознает всей огромной силы и диапазона невротически подавленного чувства. Слезы и рыдания пациента в обычной психотерапевтической группе это лишь слабый предвестник извержения того огромного, до поры до времени спящего вулкана тысяч спрессованных и вытесненных переживаний, ждущих лишь своего освобождения. Первичная психотерапия высвобождает этот вулкан постепенно. Когда отрицаемые чувства переживаются, исчезает та глубина эмоций, которых можно было бы ожидать от этого пациента. Взгляд первичной психотерапии на чувство может разительно отличаться от взгляда непрофессионала. Ужасно эмоциональные люди обычно действуют под влиянием подавленных чувств прошлого и не чувствуют настоящего. Нормальные люди, избавленные от прошлых подавленных чувств, чувствуют только настоящее, и это настоящее и близко не столь летуче, как невротическая эмоциональность, потому что за ним не стоит мощная подавляющая сила. Так невротик может внезапно разражаться хохотом, так как взрыв происходит у него в душе. Или невротик может вообще потерять способность к спонтанному смеху, так как где‑то внутри он все еще пребывает в состоянии глубокой печали. В первом случае невротик прикрывает свое первичное чувство и направляет его в хохот; во втором случае смех, также как и печаль, могут быть подавлены личностью, которая стерла все свои эмоции. То, что непрофессионал часто склонен рассматривать как реальное чувство, является всего лишь сильной реакцией на боль— гнев, страх, ревность, гордость и так далее.

В стандартной психотерапии даже само положение больного: сидя в кресле и глядя в глаза врачу — уже практически уничтожает всякую вероятность судорожного переживания чувства. Эти чувства не являются также результатом какого бы то ни было взаимодействия между пациентом и психотерапевтом. Единственное взаимодействие, которое происходит во время сеанса первичной терапии — это взаимодействие между реальным и нереальным «я».

Факт заключается в том, что невротик тоже является цельно чувствующей личностью, но его чувства блокированы напряжением. Он постоянно переполнен этими неразрешенными, не нашедшими выход чувствами, которые рвутся наружу, чтобы интегрироваться в личность, и этот порыв проявляется клинически как напряжение. Для того, чтобы невротик снова обрел способность нормально чувствовать, он должен вернуться назад и стать тем, кем он никогда не был — полностью страдающим ребенком. Так он может стараться обнять других или прикоснуться к ним в ходе специальных сеансов групповой психотерапии, веря в то, что этим он ломает барьер между собой и другими, или переживать тепло отношений с другими — «научиться чувствовать других». Но не имеющий способности чувствовать человек не способен почувствовать кого‑либо — неважно, насколько пылко он станет его обнимать. Сначала мы учимся чувствовать самих себя; только после этого мы можем почувствовать себя, ощущая прикосновения других. Блокированная личность может целыми днями трогать кого угодно и ничего при этом не чувствовать и не переживать. Это даже будет не «ничего», нет, напротив, пациент ощутит старую боль и обиду за то, что не получил в детстве столь нужного ему тепла. Но он так и не поймет, что именно такое тепло он теперь ощущает. Быть чувственным, на мой взгляд, это значит держать все свои органы чувств открытыми для стимуляции. Когда этого нет, мы получаем, например, фригидную женщину, которая прыгает в постель со всеми встречными мужчинами, но при этом ничего не ощущает.

Суть моей точки зрения заключается в том, что барьеры устанавливаются не между людьми, такое случается только косвенно, но в том, что такие барьеры являются внутренними. Барьер, щит или «мембрана», под защитой которой живут невротики, есть результат тысяч переживаний, в ходе которых подавлялись чувства и реакции. Этот барьер становится толще всякий раз, когда отключается какое‑либо новое чувство. Не существует никакого способа, с помощью которого можно было бы моментально взломать такой барьер. Можно лишь медленно возвращаться назад, ощущая по пути каждую основную боль и отщепляя ее от плотины отрицаний и вытеснений, до тех пор, пока не останется никакого барьера — то есть, не останется нереального «я», которое фильтрует и затуманивает живое переживание. Таким образом, чем ближе становится человек самому себе, тем ближе становится он и другим.

Символические способы взлома барьеров, воздвигнутых внутри личности, не могут высвободить реальные чувства. Например, есть такая популярная методика: люди становятся в кружок, в середине которого стоит один человек. Он учится вырываться из круга людей, сомкнувших круг, держась за руки. Я полагаю, что таким способом пациента теоретически учат вырываться на свободу. Этот метод обосновывают тем, что именно таким образом человек учится освобождаться. Представляется, что в этом действе есть что‑то магическое: «Если я делаю это, исполняя ритуал, то я решу и мои реальные проблемы». Полагаю, что этот ритуал действительно разработан для того, чтобы люди воистину почувствовали себя свободными. Но если такой пациент не прочувствует реально той боли, которая ограничивает его свободу наделе, все эти ритуалы только усугубят невроз, так как они поощряют символические действия. Мне кажется, что эти пациенты ничем не отличаются от невротиков, которые ныряют в море с большой высоты, чтобы почувствовать себя свободными. Я уверен, что это всего лишь моментальный и временный сброс напряжения, который едва ли затрагивает саму жесткую систему защиты.

Все вместе это означает, что какие бы символические действия не выполнял невротик, они не смогут устранить невроз. Невротик может трогать, но не чувствовать, может слушать, но не слышать, смотреть, но не видеть. Его можно научить делать упражнения, в которых он ласкает других, чтобы обучиться чувству нежного прикосновения. Но только в том случае, если он обретет способность реально прочувствовать этот опыт, осознает он его реальное значение, но в этом случае ему не потребуется специальные упражнения, чтобы научиться чувствовать.

Взгляд первичной теории на чувство значительно отличается от взглядов других школ. Например, во время сеанса обучения осязательным прикосновениям, пациентам приходится держать других за руку эмпатическим жестом, который в норме обозначает теплоту межличностных отношений. Но невротику такое прикосновение может лишь дать искру, но не зажечь огонь мощной первичной потребности, у которой нет названия, но которая часто заставляет личность чувствовать себя «подставленной». Почему? Потому что то, что является обычным жестом теплого человеческого отношения, погружается на дно погребенного в глубине банка эмоций отторгнутого стерильного детства, добавляя дополнительный резонанс и силу этому печальному опыту. Поскольку эта сила не выражается четким понятием, то она становится изолированным переживанием, в котором человека могут захлестнуть эмоции, или в которых он ощутит какое‑то невыразимое мистическое чувство, которому он и присвоит ярлык сильного переживания. Как раз- то первичная терапия и приводит в действие эту силовую станцию чувств и сочетает их с формированием осознанных понятий о них. После этого переживание и опыт становятся тем, что они суть на самом деле — прикосновением — а не тем, во что они превращаются под влиянием вытесненных и отторгнутых чувств. Здесь мы видим, как преувеличенные реакции невротика (под реакцией мы понимаем то, что невротик думает о своем чувстве) возникают под влиянием его неудовлетворенных потребностей.

Я полагаю, что есть уровни, а лучше сказать, слои зашиты, которые позволяют одним людям в больше степени, чем другим, находиться ближе к своим чувствам. Эта близость, точнее, ее степень, зависит от семейных взаимоотношений, культурной среды и общего конституционального типа данной личности. Есть семьи, в которых проявления чувств вообще не допускаются; в других семьях допускаются сексуальные отношения, но не поощряется гнев. В целом, однако, невротические родители настроены против чувств, и то, насколько они отказываются от своего «я» для того, чтобы выжить, является хорошим показателем того, насколько большую часть личности своих детей постараются они свести на нет. Иногда этот процесс раздавливания личности является совершенно неосознанным и непреднамеренным. Например, это постоянное шиканье, когда ребенок начинает слишком бурно выражать свои эмоции, суровое выражение в глазах родителей, когда ребенок хнычет или жалуется, смущение, когда ребенок начинает говорить о сексе или когда дочь показывается обнаженной из ванны. Очень часто оно проявляется в серьезном подходе отца, который небрежно смотрит на страхи сына или печали дочери. Это может быть отношение матери, которую жизнь потрепала так, что она не может выносить, когда ее дочь выражает свою беспомощность и потребность в защите. Это отношение заключается в словах типа: «Никогда не смей говорить в таком тоне!», «Не зацикливайся на неудаче сынок, думай об успехе!» или «Что расхныкался, маменькин сынок? Что, кишка тонка?» Растоптать чувство можно тысячами тривиальных способов, запрещая ребенку выказывать раздражение, высказывать критику, бурно радоваться счастью или выражать ярость. Или, что еще более трагично, это может заключаться в простом факте, что рядом с ребенком не оказывается никого, кто мог бы ответить на его чувство — мать занята, родитель болен настолько, что не может ни помочь, ни выслушать, или отец, который слишком занят добыванием денег, чтобы обращать внимание на такие «мелочи». Во всех этих случаях происходит одно и то же — реальное уязвленное «я» блокируется и вытесняется болью.