А через семь лет опалы за спиной Жукова и подавно никого не было.

Сила любого политика в Советском Союзе определялась мощью группировки, которая стояла за ним. Каждый, кто рвался наверх, формировал свою группу, которую тянул за собой. Один налегке карабкается по отвесной стене, вбивает крючья. Группа страхует его. Потом по проложенному пути, по спущенной сверху веревке, поднимается вверх группа, закрепляется, а лидер карабкается выше... Чем сильнее и сплоченнее группа, тем выше поднимется лидер, тем выше тянет за собой группу.

У Жукова была огромная горластая ватага. Но каждый в ней думал о собственном спасении. Когда Жуков валился в пропасть, лизоблюды, которые следовали за ним, в панике рубили концы, чтобы он их за собой не потянул в бездну.

Провалившись в пропасть, Жуков остался один.

Если бы Хрущеву через семь лет после падения Жукова и пришла в голову сумасбродная идея вернуть стратега на пост министра обороны, то свою власть Хрущев таким ходом не укрепил бы, а расшатал. У Жукова не было в тот момент своей опоры, а в противниках у него была вся верховная знать.

Но Жукову всю жизнь ужасно хотелось верить, что без него ни Сталин, ни Хрущев не могли прожить. И он об этом рассказывал встречным и поперечным.

Если бы Брежнев умер раньше Жукова, то рассказы стратегического гения обогатились бы еще одним эпизодом: не мог-де Леонид Ильич без меня никак, все хотел во власть вернуть, позвонил, поговорили, договорились, жаль, старик концы отдал некстати, уже рука с пером к бумаге тянулась указ подписать... Самую чуточку не успел... А так бы...

Жукова все любили. Всегда. Даже когда его сняли со всех постов, все равно любили. (По крайней мере он так рассказывал.)

Вот замечательная история: отстраненный от власти Жуков приехал в санаторий. "Был тихий час, и ворота заперты. А сторож куда-то отлучился. Стоим у запертых дверей и попасть на территорию не можем. Вдруг кто-то из отдыхающих подошел к калитке, взглянул, что-то пробормотал и бросился назад. Через несколько минут бежит ватага молодых офицеров, радостно приветствуют, кто-то бросился искать сторожа.

– Да что же это, ребята? – вдруг крикнул капитан. – Это же маршал Жуков! Давай навались.

И выдернули ворота из петель, повалили их на землю – вытянулись:

– Пожалуйста, проходите, товарищ маршал!

Так сквозь строй, под аплодисменты, через поваленные ворота прошли на территорию санатория..." («Огонек». 1988. No 18. С. 19).

Трогательно и романтично.

А я обратил внимание на мелочь, на пустячок: командовал молодыми офицерами капитан... Откуда Жукову это известно? В санатории у нас было принято в пижаме ходить. И халат больничный еще выдавали. Куда ни шло: в майке или в футболке мячик было принято гонять. А тут – капитан в погонах. В санатории. Не иначе набирался бедняга здоровья, не снижая бдительности и боеготовности, в погонах, в сапогах, при портупее...

В данном случае свидетелей, кроме самого Жукова, тоже не сохранилось. Никто из тех молодых офицеров, срывавших перед ним ворота, никогда этот случай не припомнил, никто о нем прессе не поведал. А ведь этот случай куда убедительнее прозвучал бы в устах того самого капитана в погонах или одного из его сотоварищей. Но не отыскалось такого. Вроде и войны в ту пору большой не было, и по годам своим молодым должны бы они Жукова пережить. И рассказать восхищенным слушателям, как валили преграды на пути стратега.

Но вот досада, свидетелей и на этот раз не обнаружилось.

А вопросы остаются. Если молодыми офицерами командовал капитан, то остальные были меньшего звания. По крайней мере равны ему. И тут мы попадаем в провал более крупного масштаба: это какими же ветрами Маршала Советского Союза Жукова, пусть даже отставного и опального, занесло в санаторий, где набирались здоровья лейтенанты и капитаны? Где это вы видели, чтобы у нас капитаны с маршалами в одном санатории по кустам водяру из стаканов-гранчаков лакали? Укажи мне такую обитель...

Неужто бедного Жукова в том санатории так и кормили, как принято у нас кормить лейтенантов и капитанов? О несчастный! Не иначе на серых сырых простынях спал, как у нас принято. И врачи его те же лечили...

Напомню тем, кто забыл: четырехзвездные генералы, Адмиралы флота, маршалы и главные маршалы родов войск, а тем более Маршалы Советского Союза, – это не номенклатура ЦК. Поднимай выше. Это номенклатура Политбюро. И не имеет значения, правишь ты или отошел от дел. Ты в номенклатуре Политбюро. И этим все сказано.

Вот пример. Давно умер генсек. И рассыпалась Коммунистическая партия с ее ленинским Центральным Комитетом и вершиной вершин – Политбюро ЦК. Но осталась номенклатура ЦК, а тем более номенклатура Политбюро. В новой «демократической» России болеет жена давно умершего генсека. И лечат ее не где-нибудь, а в Кремлевской больнице. И отдыхает она опять же не где-нибудь, а в «Барвихе». Бесплатно. Да кто она такая? Да почему же? По какому праву? А по такому. Номенклатура Политбюро. Отдай что положено. Отдай и не греши.

Так вот, Жуков, опальный или отставной, не имеет значения, – это номенклатура Политбюро. Потому были сохранены за ним все привилегии и права. В том числе Кремлевская столовая и Кремлевская больница, и телефоны «кремлевка» с «вертушкой», и персональная дача. Имея все это, мог бы Жуков и не рваться в те санатории, в коих лейтенанты с капитанами обитали. Он туда и не рвался. Он тоже набирался здоровья в «Барвихе» и равноценных ей обителях. И нет в тех местах запертых ворот с пьяным сторожем. И нет там среди отдыхающих ни капитанов, ни майоров, ни генерал-майоров. И генерал-полковников там не бывает. Рылом и званием не вышли.

Выходит, что история про вырванные ворота – из той же серии, что и рассказы стратега про то, как он спасал Ленинград.

Интересно послушать, что Жуков о себе рассказывает. А еще интереснее – что о нем говорят. Сразу должен сказать: многие из тех, кто его хорошо и близко знал, вообще отказывались о нем говорить. Пример: «Дважды Герой Советского Союза маршал бронетанковых войск М.Е. Катуков, Герой Советского Союза Адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов, признавая талант и весомый вклад Жукова в Победу, наотрез отказались написать о Георгии Константиновиче» («Красная звезда», 16 апреля 1999 г.). И не они одни. А это о чем-то тоже говорит.

Но начнем по порядку.

Вот Жуков в 1939 году воюет на Халхин-Голе. Туда был послан генеральный секретарь Союза писателей СССР В.П. Ставский. Он сообщил Сталину: «За несколько месяцев расстреляно 600 человек, а к награде представлено 83» («Вести», 10 июля 2003 г. С. 39).

Жуков прибыл в Монголию 5 июня 1939 года. 16 сентября боевые действия были прекращены, расстрельные полномочия Жукова кончились. 600 расстрелов за 104 дня. О, душа его христианская! Прощайте и прощены будете! По шесть смертных приговоров сей христианин выносил каждый день. Без выходных и праздников. Если прикинуть, что спал он по шесть часов в сутки, то за 18 часов бодрствования смертный приговор он выносил через каждые три часа. Вот кого у нас в святые определить решили.

Его бы на иконах с топором живописать.

И честнейшая дочь величайшего стратега желает знать суровую правду.

– А ты имел какое-нибудь отношение к репрессиям? – вопрошает она своего великого родителя.

– Нет. Никогда, – твердо, глядя в глаза, отвечал правдивый отец.

600 расстрелов – не в счет. Мелочь. Да и стрелял мелюзгу – командиров полков да батальонов. Разве это репрессии? Да ведь и не знаем мы, подвел Ставский окончательный результат или написал письмо Сталину в разгар чудотворной деятельности почти святого Георгия.