Когда выдумку про 9 сентября разоблачили, авторам жуковских мемуаров пришлось согласиться: ах да, правильно, он прилетел в Ленинград 10 сентября.

Давайте же вредительскому тексту первого издания не будем верить, а поверим более правдивым изданиям. И чтобы окончательно развеять все сомнения, откроем мемуары тех, кто был в тот исторический момент рядом с Жуковым.

Генералы Кокорев и Хозин мемуаров не оставили. А генерал-майор Федюнинский уже через месяц сменил Жукова на посту командующего Ленинградским фронтом, впоследствии стал генералом армии, т.е. в воинском звании поднялся почти до уровня Жукова. Он мемуары написал: «Утром 13 сентября самолет Ли-2 поднялся с Внуковского аэродрома и под охраной звена истребителей взял курс на Ленинград. В самолете находились генерал армии Г.К. Жуков, назначенный командующим Ленинградским фронтом, генералы М.С. Хозин, П.И. Кокорев и я» (И.И. Федюнинский. Поднятые по тревоге. М., 1964. С. 41).

Итак, Жуков срочно летел в Ленинград из Москвы с Центрального аэродрома не то 9, не то 10 сентября. А Федюнинский в одном с ним самолете без всякой спешки – с Внуковского аэродрома 13 сентября.

Разберемся.

Чтобы понять ситуацию, еще раз прочитаем рассказ Жукова, на предмет поиска странностей, которые послужат нам ключиком.

Странностей искать не надо. Они на поверхности. Они перед нами. Вот хотя бы записка, которую Сталин якобы написал Ворошилову: передай фронт Жукову, а сам немедленно возвращайся... Момент, когда Жуков передавал сталинскую записку Ворошилову, от издания к изданию описан со все возрастающим драматизмом.

«Мы поднялись на второй этаж в кабинет командующего. В большом кабинете за покрытым красным сукном столом сидели человек десять. Поздоровавшись с К.Е. Ворошиловым и А.А. Ждановым, попросил разрешения присутствовать на заседании. Через некоторое время вручил К.Е. Ворошилову записку И.В. Сталина. Должен сознаться, что делал я это не без внутреннего волнения. Маршал прочитал записку молча и, чуть кивнув головой, передал ее А.А. Жданову, продолжая проводить заседание. На Военном совете фронта рассматривался вопрос о мерах, которые следовало провести в случае невозможности удержать город. Высказывались коротко и сухо. Эти меры предусматривали уничтожение важнейших военных и индустриальных объектов и т.д. Сейчас, более тридцати лет спустя, эти планы кажутся невероятными. А тогда? Тогда положение было критическим...» (Воспоминания и размышления. М., 2003. Т. 1. С. 385).

Сольное выступление Жукова поддержано мощным ансамблем Чаковских-Гареевых-Симоновых-Яковлевых и иже с ними. Вот та же ария в еще более драматическом исполнении Владимира Васильевича Карпова. Он заговорил не просто про безнадежное положение Ленинграда, но даже про «ленинградскую катастрофу». И выходит у Карпова, что, понимая невероятные трудности предстоящего дела, Жуков якобы сам предложил себя на эту безнадежную и заведомо проигрышную роль. Он якобы по собственной инициативе бросился на амбразуру. И нечем Ленинград было оборонять. И некому. Один только Жуков и остался. Вот рассказ Карпова:

"Сталин задумался и, словно бы размышляя вслух, стал говорить:

– Очень тяжелое положение сложилось сейчас под Ленинградом, я бы даже сказал, положение катастрофическое. – Помолчав, Сталин явно подбирал еще какое-то слово, которым хотел подчеркнуть сложность обстановки на Ленинградском фронте, и наконец вымолвил: – Я бы даже сказал, безнадежное. С потерей Ленинграда произойдет такое осложнение, последствия которого просто трудно предвидеть. Окажется под угрозой удара с севера Москва.

Жукову стало ясно, что Сталин явно клонил к тому, что ликвидировать ленинградскую катастрофу, наверное, лучше всего сможет он, Жуков. Понимая, что Сталин уже решил послать его на это «безнадежное дело», Георгий Константинович сказал:

– Ну, если там так сложно, я готов поехать командующим Ленинградским фронтом.

Сталин, как бы пытаясь проникнуть в состояние Жукова, снова произнес то же слово, внимательно при этом глядя на него:

– А если это безнадежное дело?

Жукова удивило такое повторение. Он понимал, что Сталин делает это неспроста, но почему, объяснить не мог. А причина действительно была. Еще в конце августа под Ленинградом сложилась критическая обстановка, и Сталин послал в Ленинград комиссию ЦК ВКП(б) и ГКО в составе Н.Н. Воронова, П.Ф. Жигарева, А.Н. Косыгина, Н.Г. Кузнецова, Г.М. Маленкова, В.М. Молотова. Как видим, комиссия была очень представительная и с большими полномочиями. Она предприняла много усилий для того, чтобы мобилизовать имеющиеся войска и ресурсы и организовать стойкую оборону. Но этого оказалось недостаточно, и после отъезда комиссии положение Ленинграда ничуть не улучшилось. Противник продолжал продвигаться в сторону города, остановить его было нечем и некому. Ворошилов явно не был способен на это. Сталин понимал, что предпринятые им меры ни к чему не привели. Поэтому и пульсировали в его сознании эти неприятные, но точные слова: «положение безнадежное». Жуков оставался последней надеждой, и Сталин почти не скрывал этого". (В. Карпов. Маршал Жуков. Его соратники и противники в дни войны и мира. Литературная мозаика. М., 1992. С. 339-340).

Книга Карпова была сдана в набор 1 октября 1990 года. А подписана в печать 7 марта 1991 года. То есть еще под серпом и молотом. Владимир Васильевич Карпов тогда был повелителем всех писателей Страны Советов, он распределял дачи, квартиры, машины, премии, ордена, путевки, направлял финансовые потоки, определял, кому можно присвоить ранг писателя, а кому нельзя, решал, кого миловать, а кого бить и до какой степени. Самое главное: устанавливал, кого каким тиражом печатать. Себя не забывал.

Сочинение о «ленинградской катастрофе», о том, что город было спасать нечем и некому, Карпов повелел печатать тиражами с большим количеством нолей после единички.

По Карпову выходит, что Молотов, Маленков, нарком ВМФ адмирал Кузнецов, командующий артиллерией Красной Армии генерал-полковник артиллерии Воронов, командующий ВВС РККА генерал-лейтенант авиации Жигарев, командующий ВВС Ленинградского фронта генерал-лейтенант авиации Новиков и другие якобы ничего не смогли сделать для обороны Питера. Непреодолимая оборона, возведенная вокруг города по их планам и под их руководством, – не в счет. Только Жуков один мог тут справиться...

Читаю эти строки и не могу отделаться от мысли, что этот отрывок я уже где-то читал... Никто не мог осилить должность, и вся надежда на одного... Только он один и мог бы... Где же я встречал такое? Не у Карпова. А у кого? Питер... Питер... Ах да! Правильно. В том же городе сотней лет раньше возникла та же ситуация: никто не мог... Оставался только один кандидат, которого однажды даже приняли за главнокомандующего. «Ну, натурально, пошли толки: как, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, – нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь – просто черт возьми! После видят, нечего делать, ко мне. И в ту же минуту по улице курьеры, курьеры, курьеры... „Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, принимаю; только уж у меня: ни, ни, ни! Уж у меня ухо востро! уж я...“ И точно: бывало, как прохожу через департамент, – просто землетрясение, все дрожит и трясется, как лист».

Владимира Васильевича Карпова явно вдохновляла история о том, как Иван Александрович Хлестаков принимал департамент. Именно так Карпов и описал появление Жукова в безнадежном городе.

Н.Н. Яковлев пошел дальше: «Условием командования в Ленинграде Жуков поставил – никакого вмешательства в оперативные вопросы со стороны члена Военного совета фронта А.А. Жданова. Сталин пообещал, что лично переговорит об этом со Ждановым» (Н.Н. Яковлев. Маршал Жуков. М., 1995. С. 87).

Вот видите, генерал Жуков не только указывал Верховному Главнокомандующему, на какую должность назначить маршала, но еще и ставил условия, на которых согласен ехать в Ленинград: я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, принимаю...