В полночь оркестр исполнил жиденький свадебный марш, заставивший гостей снова встать со стульев, хотя твердо на ногах уже никто не стоял. Все как один набросились на невесту, которая, закрыв голову руками, присела на корточки и норовила залезть под стол. Но двоюродные дядья все же ухватили ее за краешек платья и вытащили обратно на середину зала. Под крики и ор гости сорвали с ее головы венок и фату, отчего свадебная прическа окончательно развалилась. Венок пролетел наискось через всю комнату и угодил прямиком на поднос с бокалами в трясущихся руках у сына хозяина, который, раскрасневшись еще больше, безуспешно пытался добраться до спасительного стола. Племянницы, улизнув от своих дядьев, стайкой окружили парня, нацепили венок ему на голову и закричали: ты следующий! Остальные гости тем временем, поделив между собой добычу, тщетно старались приладить к шляпам и петлицам лоскутки, оставшиеся от фаты невесты, но у них ничего не получалось, потому что все смеялись, да и вообще еле держались на ногах.

Сын хозяина между тем работал без устали. Тенью скользил он по залу, и с каждым налитым бокалом фигура его словно теряла вес и очертания. За стойкой бара на разливе неподвижно стоял сам хозяин. Мы осушим все бочки до дна, кричал отец жениха, в такт своим словам помахивая вытянутой левой рукой, в которой держал правую туфлю невесты. Дядья прислонились к стенам, точно бревна, уже не понимая, к какой части семьи относятся. Медленно, словно талый снег с крыш, они сползли на пол, где заснули на плечах друг у друга, будто никогда и не ведали вражды.

Когда заметили, что жених один, без невесты, было уже далеко за полночь. Жених лежал под столом, совершенно неспособный следовать свадебным обычаям. Никто не горел желанием разыскивать невесту, ведь все попеременно пили и спали, вдобавок погода оставляла желать лучшего. Потому-то выбор пал на сына хозяина, которого, во-первых, считали по-детски невинным, во-вторых, он был трезвым, в-третьих, все спокойно могли обойтись без него, да и кто-то же, в конце концов, должен был пойти на поиски. Лишь хозяин решил на время оставить свой пост. Жениться — не учиться, а учиться — не жениться! — вскричал он, но сваты в едином порыве, словно братья, удерживали его, пока сын размашистым шагом не покинул зал.

После оба отца вскочили на стол и снова принялись поливать друг друга грязью. Они спорили о подарке, что в наших краях наутро муж дарит молодой жене. Этот самый подарок отец жениха отдавать не хотел. Ради большой и чистой любви я не отдам ни пфеннига! — кричал он. Спор перешел в рукопашную, при этом оба ревели как медведи, отчего заснувшие у стен дядья ожили, поднялись на ноги, окружили стол и, хлопая в ладоши, орали куплеты здешних песен. Под столом мать жениха обтирала его влажными салфетками, сначала руки, потом лоб, но, поскольку это не помогало, она резким движением рванула ему рубашку на груди, да так, что пуговицы разлетелись по полу. Если б ты остался при мне, шептала она, этого бы не случилось. В руках матери жених, не просыпаясь, со стоном перевернулся на другой бок.

На рассвете, когда музыканты стали убирать свои инструменты, дверь неожиданно распахнулась. В зал под руку с сыном хозяина вошла невеста, в одной туфле, без венка и фаты. Она вымокла до нитки, платье было порвано, но на лице можно было прочесть глубокое удовлетворение. Хозяин нахмурился, а трубач снова вытащил свой инструмент. Невеста прошла через весь зал к столу, на котором отцы мертвой хваткой вцепились друг в друга, и наклонилась, чтобы выудить из-под него жениха. Ухватила его за краешек рубашки и вытащила на середину зала, что далось ей с трудом, потому что свекровь цеплялась за него когтями и зубами. Пока невеста ползала по полу, собирая пуговицы, оторванные от рубашки жениха, сын хозяина взобрался на сцену и сзади грохнул полный поднос на голову трубача, который как раз хотел начать последний туш. Труба отскочила от губ музыканта и закачалась в его правой руке. Изумленно, будто не веря в происходящее, бедолага долго смотрел в глаза сыну хозяина, потом, наконец, медленно опустился на колени и осторожно лег головой на половицы.

Пианист сильнее ударил по клавишам, и гости стали танцевать, как если бы вечер только начался. Хозяин вновь стоял на разливе за стойкой бара. Посредине сцены с пустым подносом в руках стоял сын хозяина и ожидал вознаграждения. Невеста скалила зубы, но, когда он нагнулся к ней за поцелуем, она, все еще смеясь, поцеловала своего спящего жениха — ради большой и чистой любви, как говорят в наших краях.

Под конец, когда развязывали мешки с подарками, все становилось явным — малодушие, и алчность, и дурные привычки, и даже то, что мы, грешные, с опозданием явились на свет, как заблудшие кротята. Но выросли мы под присмотром парикмахеров, портных и сапожников, наши стопы никогда не касались земли, зима и лето были для нас одинаковы. Мы не знали, как собрать яблоки с деревьев, но мечтали по дороге в школу наловить девчонок в большие сачки для ловли бабочек и продать их коллекционерам из далеких стран. Ругаться при этом мы хотели так, как матросы, хотя в наших краях никто не слыхал, как ругаются матросы.

В полдень мы снова были веселы, сидели за столом, ели мясо ножом и вилкой и тайком вытирали пальцы о штаны. На десерт мы ковали планы из железа. Когда же они начинали обжигать нам руки, мы бросали их, бежали вниз на кухню и просили горячего какао. После обеда мы бродили по городу и пытались пугать прохожих, но они даже не оборачивались. Кого мы с братом хотели напугать своими гримасами, не знаю, разве только самих себя, когда видели в зеркале незнакомое лицо. Мы осторожно поворачивались, будто кто-то стоял у нас за спиной, кто-то готовый занять наше место, но видели в зеркале только свое отражение и глазели в свои открытые рты, похожие на шахты, куда больше никто не спустится.

Любила ли нас наша мать? Да, любила, вначале давала нам молоко, потом какао и переводила нас на другую сторону улицы, если нам случалось проходить мимо казенного дома. Дети с огромными головами и ручищами, словно весла, орали и в знак приветствия вскидывали в воздух ноги, похожие на ходули. Это зоопарк, там живут обезьяны, говорила мать и поворачивала нам головы в другую сторону, да так резко, что мы едва не падали в витрины. Выберите себе что-нибудь, весело кричала она, и мы возвращались домой с карманами, набитыми корабликами и всадниками.

По воскресеньям в зоопарке мы снова встречали этих детей, закутанных в шкуры, теперь нам было позволено смотреть на них, и мы громко шуршали пакетами. Они скакали и протягивали руки сквозь решетку, а мы с восторгом бросали им орехи, ведь дающему воздается. Они благодарили учтиво, с поклоном, а мы втирали друг другу соль с орехов во влажные ладони. Так и ходили мы с братом, точно склеенные до самого вечера, а вечером вместе стояли у раковины и умывали руки.

Когда развязывали мешки с подарками, все становилось явным — соль, и вина, и счет от сапожника, который не измерить в орехах. А когда брат вздумал скрыть от меня все остальное, я выхватил у него мешок и вывернул его наизнанку. Как ястребы, мы набросились на добычу, на лошадок, кораблики и всадников, тянули и дергали мешок, каждый в свою сторону, стонали и ругались, как те самые матросы. А когда, устав и тяжело дыша, лежали, вцепившись друг другу в волосы, мы точно знали, что оба бесследно исчезнем с лица земли в пасти друг друга.

Но вот здесь книга нашего спасения, а в ней написано: имя мне император Август, а ты — мой палач, и здесь все станет явным: они носят обувь, пока их собственные стопы не коснутся земли и они не почувствуют, что на улице холодно, зима. Они куют планы из железа и повсюду носят их в карманах, пока сами не вспыхнут, точно живые факелы. Пожар! Пожар! — кричат люди, а они смеются и кричат в ответ: пользуйся пламенем — оно греет! Сачками для бабочек они ловят девочек и продают их коллекционерам в другие страны. Но прежде развязывают им шнурки на ботинках и узлы на передниках, чтобы написанное сбылось: Кесарево — кесарю, а палачу — палачово. Они хрипят при этом и с радостью едят мясо руками, втирая жир друг другу в волосы. После обеда они бегут в зоопарк и дразнят смотрителей палками и шестами. Рывком открывают дверцы клеток и кричат животным: Пожар! Пожар! Смотрители яростно грозят кулаками, но они быстрее, и смотрители медленно падают в снег. И вам не стыдно? — кричат смотрители. Дома сидит и плачет мать, и какао стынет в кружках! Какао, какао, эхом вторим мы, уже почуяв ветер странствий и размахивая руками как веслами, пока, наконец, не причаливаем с сухариками, ромом и приветом к маме.