Предоставление главе правительства права свободного избрания собственных сотрудников, ответственных не только перед одним императором, но и перед Думой.

Дарование свобод, испрашиваемых земствами и Думой.

Отказ от единоличного правления и составление либеральной конституции.

После многих колебаний монарх нехотя согласился с мнением председателя Совета министров и поручил ему подготовить сообщение для оглашения в Думе. Когда же тот представил написанные в духе либерализма и терпимости различные акты, то натолкнулся на категорический отказ. И тут председатель вручил третье прошение об отставке, использовав предварительно все средства убедить императора изменить негативное мнение, раскрыв перед его величеством губительные последствия подобной позиции для династии Романовых и внутреннего мира в России. Но тем манипулировала по своему желанию камарилья, повиновавшаяся намерениям царицы, и он остался непреклонным.

Глава правительства изложил Думе мотивы отставки, и с этого момента, повторю, было принято решение о революции. Она началась в желаемое время и с учетом прочих обстоятельств»^[215].

Милюков несколько иначе передает обстановку тех дней. Поскольку думская сессия была прервана до 19 ноября, чтобы Трепов смог приготовить свое выступление, Земский союз решил созвать свой съезд «явочным порядком», как в 1905 году, не ставя в известность Министерство внутренних дел. «Кн. Львов приготовил для открытия съезда речь, которая совершенно порывала с прежними „деловыми“ традициями союза.

„То, что мы хотели 15 месяцев тому назад с глазу на глаз сказать вождю русского народа, — констатировал Львов (речь идет о непринятой царем депутации), — что мы говорили в ту пору шепотом на ухо, стало теперь общим криком всего народа и перешло уже на улицу“. Но „нужно ли называть имена тайных волхвов и кудесников нашего государственного управления и… останавливаться на чувствах негодования, презрения, ненависти?“ „Когда власть стала совершенно чуждой интересам народа… надо принимать ответственность на самих себя“. „Остается только воззвать к… Государственной Думе, законно представляющей весь народ русский, и мы взываем к ней… не расходитесь!“ „Оставьте дальнейшие попытки наладить совместную работу с настоящей властью; они обречены на неуспех, они только отделяют нас от цели. Не предавайтесь иллюзиям, отвернитесь от призраков! Власти нет!“ „Стране нужен монарх, охраняемый ответственным перед страной и Думой правительством“.

Речь эта не была произнесена — ввиду ожидавшегося закрытия съезда полицией. Но ее заменила соответствующая по резкости резолюция, принятая единогласно присутствовавшими 59 представителями от 22 губерний, в обстановке, действительно напоминавшей 1905 год. Собрание разделилось на две части. Главноуполномоченный кн. Львов остался в помещении, куда проникла полиция. Пока она составляла протокол о закрытии, часть членов перешла в другое помещение, под председательством товарища уполномоченного молодого Д. М. Щепкина — и приняла резолюцию.

Дума немедленно реагировала на происшедшее в Москве 9–11 декабря. 13–16 декабря мы поставили на очередь запрос об отношении правительства к общественным организациям и, вопреки попытке Протопопова закрыть заседание, произнесли речи определенного содержания. В частности, я говорил, что раз борьба переходит в явочную форму, которая не считается с законом, то этим самым восстановляется единый фронт борьбы, существовавший до Манифеста 17 октября. До этого момента левые старались отделить себя от Блока. Теперь перед нами общие задачи и единый враг. Разница только в том, что размеры борьбы — иные, нежели в 1905 году.

А закончить речь мне пришлось намеком, смысл которого был понят на следующий день. Я говорил, что воздух наполнен электричеством и что неизвестно, куда падет удар. Я знал, куда он падет»^[216].

Также был запрещен в Москве съезд Городского союза, собравшийся для обсуждения продовольственного вопроса.

Милюков в своем выступлении в Думе процитировал резолюцию губернских земств: «Когда власть становится преградой на пути к победе, ответственность за судьбу родины должна принять вся страна на себя, начиная с ее законных представителей»^[217].

А. И. Коновалов продолжил тему: «Разве, гг., в Москве не произошел на днях новый акт трагедии русской жизни? Власть, опираясь на голую силу, не стыдясь обнаружить перед страной все убожество своего морального авторитета, чуть не со штыками разгоняет городских и земских деятелей, съехавшихся со всей России, готовых своим трудом, своей бескорыстной работой, в патриотическом рвении исполнить свой долг патриотов и граждан перед армией и страной. Этот акт глумления над общественными силами России в момент величайшей борьбы дает нам новое свидетельство о полной отчужденности власти от народа, о полной к нему враждебности и ставит перед нами во весь рост грандиозную проблему власти»^[218].

Говоря о наполненном электричеством воздухе, Милюков уже знал, что готовится покушение на Распутина. Об этом его предупредил В. А. Маклаков, сам замешанный в подготовке убийства. Пуришкевич предложил Маклакову участвовать, тот отказался, но дал коллеге кистень, разбойничье оружие ударно-дробящего действия.

В ночь с 16 на 17 ноября 1916 года Распутин был убит Феликсом Юсуповым (женат на племяннице императора), Пуришкевичем, великим князем, племянником царя Дмитрием Павловичем и английским разведчиком Освальдом Рейнером в доме Феликса Юсупова. Об участии британца тогда никто не знал, это стало известно только в 2004 году: именно он произвел контрольный выстрел в лоб Распутина из своего револьвера.

Н. В. Савич писал, что после известия об убийстве «город три дня ликовал». «Сознание, что спасение в применении силы и только силы, стало почти всеобщим, оно проникло вплоть до верхов армии»^[219].

У Шульгина есть описание четы Юсуповых: «Дочь Александра Михайловича поразила меня своей внешностью. Она была очень красива, но какой-то мрачной красотой, нечто вроде Архангела Смерти. А руки у нее были такие тонкие, что я получил впечатление, позднее высказанное моим сыном Лялей одной смолянке: „Диночка, как вы можете жить с такими ручками?“

Юсупов также произвел впечатление чего-то хрупкого, позволю себе сказать, вырождающегося цыпленка. Никак не совмещалось у меня в мозгу то, что этот человек убивал Распутина»^[220].

Кстати, Пуришкевич сообщил Шульгину, уезжавшему в Киев: «Шестнадцатого мы его убьем». Василий Витальевич попытался доказать, что убийство ни к чему хорошему не приведет. И не убедил.

Участие английской разведки в устранении Распутина объяснялось тем, что посол Джордж Бьюкенен был убежден в германофильстве Александры Федоровны и ее стремлении заключить сепаратный мир с Германией.

Единственным реальным противовесом «темным силам» он видел Прогрессивный блок, Земгор, «передовую общественность».

Генерал Спиридович писал, что резидент британской разведки полковник С. Хор «…признается, что Пуришкевич, придя к нему, сообщил ему лично, что они убьют Распутина. Было бы интересно знать, кого же из русских властей предупредил тогда полковник Хор о подготовляющемся убийстве, когда получил о том заявление в официальном учреждении при Русском генеральном штабе. А если он никого не предупредил, то как надо рассматривать подобный его поступок?

Правда, после русской катастрофы сэр Самуель Хоар написал: „Я понял позже, что было бы предпочтительнее, чтобы убийство Распутина никогда бы не имело места“ („Пари Суар“. 1936)»^[221].