– Согласен!

– Ну вот и сладили. Молодец. Но хочу тебя предупредить, чтобы наш уговор остался между нами.

– И я не против, – понимающе кивнул бывший смертник.

– У меня в кармане мандат, который дает мне широчайшие полномочия, – продолжал Веселовский. – Если мы с тобой сработаемся, то ты не только уцелеешь, но можешь скоро выйти на волю. Тебе все понятно?

– Да.

– Так вот, сегодня у тебя начинается новая жизнь, парень. А к ней положена и новая фамилия. Какая у тебя была прежняя?

– Никакой. Я ведь из беспризорников, а у нас только клички. Моя – Удача.

– Вот как. А пальцы ты где свои потерял? – показал Веселовский взглядом на забинтованную кисть.

– Долго рассказывать. Наказали…

– Понимаю. Ну, тогда отныне твоя фамилия будет Беспалый. Устраивает?

Тимофей невольно усмехнулся:

– Сгодится. Может, со временем привыкну.

– Сегодня ты еще будешь здесь, а завтра тебя отправят по этапу.

Готовься. – И Веселовский стукнул кулаком в дверь. – Эй, Марусев, отворяй! Или ты меня навсегда решил здесь запереть? Для меня даже полчаса заточения – это уже слишком!

Дверь отворилась, и Тимофей вновь увидел взволнованное лицо начальника тюрьмы.

– Герман Юрьевич, и рассказать невозможно, что я пережил за эти минуты! А если бы он, изверг, надумал порешить вас!

– Завтра заключенный поступает в мое распоряжение, – не обращая внимания на слова начальника тюрьмы, бросил Веселовский и, не оборачиваясь, вышел из камеры.

Веселовский не обманул – уже на следующий день Тимофей Егорович Беспалый вместе с четырьмя десятками заключенных и новеньким паспортом, вложенным в папку с его «делом», отбыл в товарном вагоне в северные края.

Североуральский лагерь, куда перевели Тимофея Беспалого, и в самом деле оказался проклятым местом. Он стоял на большом каменном плато посреди бескрайних болот. Со всех сторон зона была ограждена несколькими рядами колючей проволоки, а вышки, расположенные по углам, напоминали исполинских часовых, застывших в карауле. Этим лагерем пугали зеков всего Заполярья. Здесь был самый строгий режим, и именно сюда отправляли самых непокорных заключенных. Хватало проведенной здесь недели, чтобы понять: любой другой лагерь – санаторий по сравнению с Североуральским. Значительную часть осужденных составляли совершившие ранее побег, и лагерное начальство уповало на то, что раскинувшиеся вокруг бескрайние болота и тундра излечат любителей пускаться в бега от скверной привычки.

Тимофей скоро узнал, что побег из Североуральского лагеря практически невозможен и в девяноста случаях из ста караул даже и не пытается отыскать беглеца, потому что до ближайшего поселения надо топать пару сотен километров по непролазным болотам. Если беглец сумеет их преодолеть и не погибнет от безжалостных волчьих клыков, то его непременно прирежут местные охотники, которым местные власти и лагерное начальство сулило за каждого беглого зека по три литра спирта, денежную премию и свое доброе отношение. А потому коренное население охотилось за побегушниками с таким же рвением, с каким оно травило медведей-шатунов.

Но чаще всего беглецам не удавалось преодолеть даже и полусотни километров, а их белые кости, обглоданные песцами, можно было встретить в самых неожиданных местах: у ручья (кто-то решил напиться, прилег и от усталости не сумел подняться), в волчьей яме (провалился, а сил выбраться не осталось). Лишь изредка обнаруженного покойника погребали по христианскому обычаю, но вместо креста втыкали у ног обыкновенную палку с консервной жестянкой, на которой вьщарапывалась кликуха усопшего. В Североуральский лагерь на машине можно было добраться только в начале осени, когда мороз сковывал раскисшие тропы, но снег еще не заваливал дорогу могучей непроходимой толщей. Снег ложился на здешние сопки уже в конце сентября. А потому первый после летнего бездорожья этап всегда был скорым и многочисленным.

Об этом лагере среди заключенных ходило множество сплетен, и трудно было понять, где правда, а где ложь. Достоверно знали одно: сюда отсылали наиболее ершистых и неуправляемых зеков, от которых отказывалось лагерное начальство в других лагерях. В начале тридцатых годов в Североуральском лагере зеки подняли бунт, перерезали всю охрану и захватили власть на зоне на долгие пять летних месяцев. Когда к осени кончились съестные припасы, а большая часть зеков безрассудно пустилась в бега, в лагерь по первому зимнику явился отряд НКВД и расстрелял почти всех зеков, оставшихся в лагере и не сдавшихся по первому требованию прибывшего отряда. Поговаривали, что у восставших был план по зиме заявиться с оружием на соседние зоны, освободить лагерников, а потом двинуться на «материк». Возможно, из этой акции что-нибудь и получилось, если бы две враждующие группировки воров не вспомнили старые обиды и не принялись резать друг друга с хладнокровием мясников, разделывающих коровьи туши. Но то были дела минувшие, хотя даже и сейчас, значительно усилив охрану, лагерное начальство не чувствовало себя в полной безопасности и сам «кум» не всегда решался поворачиваться к зеку спиной, опасаясь получить заточку между лопаток.

На зоне никто из вертухаев никогда не расставался с оружием. Офицеры зоны, обнимая своих жен на супружеском доже, под подушкой всегда держали револьвер.

Едва колонна заключенных, растянувшаяся на добрых полторы сотни метров, вышла из-за сопки, поросшей светло-зеленым ягелем, как вдалеке показались караульные вышки, обвитые мотками колючей проволоки.

Топавший во главе колонны комроты устало улыбнулся. Тимофей не сомневался, что в этот момент он подумал о бесконечном пути, оставшемся за спиной, и о кружке спирта, которой встретят его товарищи. Приумолкли даже псы: теперь их лай казался не столь яростным, а в кроваво-желтых глазах просматривались усталость и сетование на никчемную собачью жизнь. Наверняка у псов тоже имелась какая-то своя собачья мечта, и за видневшейся вдали колючей проволокой они чуяли теплую конуру и миску ароматной похлебки.

Колонна остановилась. Зеки, изнуренные долгой дорогой, ту же глядели на клочок земли, огороженный колючей проволокой, едва ли не с радостью, надеясь в конце концов хоть как-то укрыться от холодного ветра и немного восстановить силы.

Тимофей снова вспомнил свой разговор с Веселовским.

– Места там дрянь. Гиблые! – откровенно признавал тот. – Но если не сгниешь заживо в первые год-два, я тебя непременно вытащу оттуда. Твоя задача – завоевать доверие лагерников, но для этого тебе придется посидеть для начала в БУРе. Конечно, барак усиленного режима – место не самое комфортное, но зато это прибавит тебе авторитета. Хозяин лагеря в курсе, он тебя поддержит, когда потребуется.

Отдых продолжался недолго. Вновь молодой охранник хрипловато прокричал:

– Шаг вправо, шаг влево расценивается как побег, будем стрелять без предупреждения! А теперь пошли!

Молодые красноармейцы прекрасно понимали, что в колонне не найдется ни одного охотника ступить в сторону от дороги даже на полметра. Тот, кто осмелился бы нарушить приказ, остался бы навсегда лежать на заснеженной обочине в самом начале длиннющего северного каторжного тракта. Да и глупо было бежать именно сейчас, когда до зоны оставалось каких-то полтора километра, а там ведь какое-никакое жилье и жратва.

Вместе со всеми зеками по суровому тракту топал и Тимофей Беспалый, стараясь не отстать от первого взвода. За время долгого пути он успел изучить затылки своих соседей и больше знал их не по кличкам, а по ушам.

Собаки, будто бы вспомнив про свой служебный долг, озлобленно, с удвоенным рвением забегали вокруг колонны, заставив ряды заключенных сомкнуться теснее. Сырой северный ветер далеко разносил по округе хриплый собачий лай.

У ворот колонна остановилась. Словно не устояв под мощным порывом ветра, ворота распахнулись, впуская на территорию несколько сот исхудавших мужиков с номерами на спине.