– И мебель-то у них гнутая, – заметила пани Сырова.

– Вы на них не обращайте внимания, – рассудил полицейский. – Вы люди приличные, они вам не чета. А что до этого… ежели он вздумает по вечерам играть на гармонике, дайте мне знать, я шума в доме не потерплю. Я найду управу на тех, кто нарушает порядок.

Полицейский сплюнул и ушел.

– Послушай, – сказал чиновник, слышавший этот разговор. – я терпеть не могу заглазных разговоров. Мне этот одноногий ничего плохого не сделал. я хочу быть со всеми в хороших отношениях. может, они порядочные люди.

– Но ведь я ничего такого не сказала? – защищалась жена.

– Ты сказала, что у них гнутая мебель, этого отрицать ты не можешь.

– А что в этом плохого?

– Я запрещаю тебе обращать внимание на чужую мебель. Начинается с мебели, а кончается бог знает чем, я все это знаю по опыту. У нас в суде уже тридцать леть длится тяжба между домовладельцем и жильцом. А началось все с того. что стороны повздорили из-за прислуги, которая не закрывала двери… Так вот оно обычно и случается.

– Слишком много рассуждаешь, – оборвала его жена, – лучше бы помог мне отодвнуть шкаф, удивляюсь, откуда взялось столько пыли?

– А-а-а, – застонал чиновник, потягиваясь, – опять чтото нужно. И что ты с этой вечной уборкой… А-а-а! Покоя нет.

Наконец, в квартиру на первом этаже вселился некий блондин. Его сорочку без воротничка украшала вышивка в славянском духе, на носу сидело пенсне. Блондин привел жену, пани с карими ласковыми глазами.

Он поклонился и сказал: – Я учитель средней школы Шолтыс, а это моя супруга.

Супруга улыбнулась и обнажила малиновые десны.

– Весна в этом году погожая, – произнес пан Шолтыс, – правда, снег иногда выпадал, но в апреле иначе и не бывает…

– Конечно, разумеется, – поддакнул чиновник.

– Главное, что наконец-то у нас есть крыша над головой. У нас было много хлопот с квартирой. Нам все время приходилось откладывать свадьбу. Теперь мы обзавелись квартирой, правда, стоило нам это немалых материальных жертв. мы долго раздумывали, пока нам не явился дед Гинек и не посоветовал снять без колебаний квартиру. Дед Гинек был в высшей степени разумный человек…

Учитель умолк, не зная в растерянности, что бы еще такое сказать… Ему ничего не приходило в голову, он откланялся и удалился в сопровождении своей половины.

– У них белая спальня, – сообщила жена после их ухода, – но не могу сказать, чтобы она мне уж очень понравилась. Кровати с резьбой, а это непрактично, потому что на резьбе оседает пыль.

– Ты опять? Ведь я тебя уже просил не обращать внимания на чужую мебель, – произнес чиновник, нахмурившись. – А ты все свое. О, Господи! Я уже предчувствую: неприятностей нам не миновать.

– Что он имел ввиду, говоря о деде Гинеке? – спустя некоторое время озабоченно спросил чиновник. – Якобы им явился дед Гинек… Не понимаю, что он хотел этим сказать…

– Ну, они посоветовались, – отозвалась жена, – посоветоваться всегда неплохо прежде чем выложить такие сумасшедшие деньги… Хотела бы я знать, сколько они дали полицейскому. Если меньше, чем мы, то, видимо, они не простачки.

Чиновник стоял на террасе без пальто, наслаждаясь весенним солнцем. Полицейский работал в саду. Он перелопачивал землю и таскал в коробе компост.

Увидев чиновника, он распрямился, отер со лба пот, лицо его расплылось в широкой улыбке.

– Ну вот, – произнес он с удовлетворением, – дом у меня полнехонек. Одной заботой меньше.

– А я-то думал, – удивился чиновник, – вы тоже будете жить здесь… Дом построили, а не переезжаете…

– Помилуйте, – отозвался полицейский, – разве по карману мне такое жилье? Я, голубчик, не могу себе позволить платить такие деньги за квартиру. К чему это приведет. Какое там…

Он нагнулся, чтобы выдрать корень, торчавший из земли. Комель с шумом осыпался.

– Моя домохозяйка тоже рассчитывала, что я от нее съеду, когда обзаведусь собственным домом. Но я поостерегусь… так она подала на меня жалобу. Такие нынче люди! Когда вы меня узнаете поближе, увидите – цены мне нет. Жалобу она на меня подала, но ничего не добилась, с квартиры я не съеду – и баста. Она мне: «Сами хотите платить за квартиру гроши, а с жильцов драть втридорога». Я ей: «А как же, любезная, нынче только так.» Ох, язва! Но не на того напала. Котелок у меня варит.

– Иные люди не желают входить в положение другого, – сказал чиновник.

– Как аукнется, так и откликнется, – продолжал полицейский, – со мной можно только по-хорошему…

Он взвалил короб на спину и сказал: – Кто меня не знает, тот может подумать… Но я, голубчик, знаю, что почем, меня на мякине не проведешь…

И он отправился за компостом, исполненный самодовольства.

Чиновник еще немного постоял, а затем обошел дом, чтобы взглянуть на двор. Завидев его, Амина как-то чудно заскулила, вскочила и начала рваться на цепи.

– Хорошая, Амина, хо-ро-шая, а то как же, конечно, – нахваливал чиновник собаку, почесывая и поглаживая ее по шерстке.

Сучка от подобных почестей полностью утратила душевное равновесие, повалилась на спину и комично засучила всеми четырьмя.

– Умная собака, – похвалялся полицейский, который пришел во двор, чтобы наколоть дров, – она мне досталась от садовнка. Хорошая будет сторожиха. – Амина, – повелительно крикнул он, – покажи пану, что ты умеешь. Дай лапу! Ну,.. что у говорю? Лапу!

Амина села на задние лапы, выпрямилась и, сморщив нос, замахала передними конечностями.

– Надо же, – удивился чиновник, – Кто ее этому научил?

– Никто, – гордо ответил полицейский. – Сама научилась. Понятливая собака, только что не говорит… Но придется ее отсюда убрать, поставлю конуру на террасе, а здесь будут клетки для кроликов.

– А где будет птица?

– Здесь же, во дворе.

– Гм… А жильцам хватит места для птицы?

– Как? – удивился полицейский. – вы тоже хотите завести птицу? Это не выйдет!

– Но ведь … – смущенно возразил чиновник, – это записано в контракте…

– В контракте… Мало ли чего там записано, – ухмыльнулся полицейский, фамильярно ухватив жильца за пуговицу. – Нельзя воспринимать это буквально. Я думал об этом и пришел к выводу, что так не пойдет. Птица, сударь, причина всех недоразумений и распрей в доме. Поверьте. я человек опытный. Птица заберется в сад, нашкодит там, и начнутся перепалки, крики. А я больше всего ненавижу раздоры в доме. Я за согласие в доме, за то, чтобы все друг другу уступали – вот это по мне… Остальные жильцы с этим согласны. Я им все растолковал – и они не хотят ни птицы, нт кроликов.

Чиновник слушал, опустив голову, и повторял: – Так, так, да только…

– Ну вот, видите, – с жаром воскликнул полицейский, – я был уверен. что мы с вами всегда поладим!

Он закурил сигарету и пошел в подвал за топором По дороге он говорил себе: «Птицу захотел! Ха – ха! Они на шею готовы сесть. Сказано «нет» – и все тут, помалкивай и проваливай. Я здесь хозяин!»

На окраину ворвалась весна. Склоны холмов покрылись густой зеленью. А на лужайках запестрели женские юбки – матери выносили детей понежиться на солнышке, подростки расстелили подстилки и с азартом дулись в карты. Старики выходили поразмяться и, покуривая трубки, вели неторопливые разговоры о былых временах, порицали нынешние порядки. В садах блестящие самочки дроздов издавали глубокие призывные звуки, напоминающие звуки гобоя. Повсюду царили гомон и оживление. Босоногие ребятишки, взявшись за руки, кружились и распевали неокрепшими голосами: «Мой пятнистый пёс остался дома, сторожит он скакуна гнедого…» По саду прохаживались сторожа, которых распирало сознание своей служебной значимости и ревностно следили за соблюдением порядка.

Подле деревянных домишек суетились люди. Они таскали воду от муниципальной колонки, поливали грядки и сосредоточенно копались в земле. Они обихаживали палисадники, искусно разбитые на каменистом склоне.