Женщина в растерянности покачала головой.

– Значит, некоторые люди выбегают прочь, потому что ощущают присутствие нечистого?

– Да, ты угадала. Но по большей части люди, попав в эту комнату, испытывают мощный прилив энергии. Чувствуют, что помолодели, стали сильнее, красивее.

– И какова же расплата за это?

– Хороший вопрос, – проронил Зеффер. – Дело в том, что каждый платит свою цену. Некоторые сходят с ума, не в силах вынести увиденного. Некоторые кончают самоубийством. Но большей частью… продолжают жить и при этом довольны собой, как никогда раньше. По крайней мере, в течение некоторого времени. Ну, а потом эффект кончается, и они вынуждены приходить сюда за новой порцией… В своей жизни я встречал немало людей, попавших в зависимость от опиума. Одним из них был русский художник, Анатолий Василинский. Ты о нем никогда не слышала?

Тэмми молча покачала головой.

– Неудивительно. С тех пор как он умер, прошло много лет. Он работал у Дягилева, в «Русском балете». На редкость талантливый был человек. Но «маковая соломка», как он называл это зелье, полностью его поработила. Однажды он оказался здесь, и, конечно, Катя повела его смотреть комнату. Никогда не забуду, с каким лицом он оттуда вышел. Бледный, как мертвец, руки трясутся, на лбу испарина. Сказать, что он был в ужасе, – значит не сказать ничего. «Ноги моей больше здесь не будет, – заявил он. – Хватит с меня одного наркотика. Двух мне не вынести». И он был совершенно прав, – продолжал Зеффер. – Эта комната – действительно наркотик. Мощный наркотик. Она порабощает плоть, наделяя человека силой и красотой. Она порабощает дух, даруя ему видения, которые кажутся более реальными, чем сама реальность. Она порабощает душу, потому что тот, кто хоть раз здесь побывал, не желает уже никаких иных радостей. Тот, кто здесь побывал, забывает, что такое молитва. Забывает, что такое смех. Забывает о своих друзьях, об идеалах, стремлениях. В вечных сумерках, которые здесь царят, все это кажется таким незначительным. И, выходя в большой мир, человек думает лишь о том мире, что скрывается в стенах волшебной комнаты. И мечтает вновь попасть туда.

Тэмми снова недоуменно покачала головой. Она оставила всякие попытки объяснить услышанное с точки зрения здравого смысла. Рассудок ее признал свое полное бессилие.

– Теперь ты поняла, почему тебе следует бежать отсюда и забыть про Тодда? Он видел комнату. Катя увела его именно туда.

– Вы уверены?

– Сейчас он там, – кивнул Зеффер. – Ручаюсь, это так. А куда еще она могла его увести?

Женщина вскочила из-за стола. Еда определенно пошла ей на пользу. Хотя голова по-прежнему слегка кружилась, сил у Тэмми, несомненно, прибавилось.

– Ты, конечно, можешь принести себя в жертву, но, по-моему, в этом нет ничего героического, – изрек Зеффер. – К тому же Тодд наверняка не стал бы жертвовать собой ради тебя.

– Я это прекрасно знаю.

Зеффер вслед за ней подошел к дверям кухни.

– Раз так, значит, подумай о себе. Беги, пока есть возможность. Прошу тебя, Тэмми, не теряй времени. Я выведу тебя из каньона, и ты вернешься домой.

– Домой, – эхом повторила Тэмми.

Это слово показалось ей пустым и бессмысленным. После того, что произошло, у нее не осталось дома. А если и остался, это был совсем не тот дом, что прежде. Арни, маленький домик в Сакраменто… Сама мысль о том, чтобы вернуться туда, казалась ей невыносимой.

– Я должна найти Тодда, – заявила она. – Найти во что бы то ни стало. Именно за этим я сюда и явилась.

И, не оглядываясь на Зеффера, женщина выскочила из кухни и побежала к лестнице. Вслед ей летел встревоженный голос Виллема. Несомненно, старик хотел переубедить ее или рассказать новую невероятную историю. Но Тэмми было не до него; она торопливо устремилась вниз по ступенькам.

Катя продолжала свой рассказ:

«Жизнь моя не стоит ничего», – ответил герцог супруге дьявола.

Отважный воин, предводитель армий, некогда возглавлявший крестовые походы против неверных, он видел, что жизнь его подошла к концу. И что привело его к краю гибели? Нелепая ошибка. Жалкое существо, которое он принял за козла и умертвил.

«Это была случайность! – повторил герцог. Ярость, вызванная сознанием несправедливости происходящего, одержала в нем верх над всеми прочими чувствами. – Я хочу, чтобы меня выслушал иной, высший судья».

«Ты говоришь о моем супруге?» – осведомилась Лилит.

Герцог бросил на нее презрительный взгляд. Ужас, владевший им, был так глубок, что, как ни удивительно, придал Гоге мужества.

«Я говорю о Господе, – произнес он. – О том, кто взирает на нас с небес».

«Ты в этом уверен? – усмехнулась Лилит. – В том, что он по-прежнему на небесах? Что до меня, я видела Его всего один раз – в день, когда Он меня создал. И с тех пор Он более не являет нам своего лика. Ты в Стране дьявола, Гога. Здесь повелевает Люцифер, мой супруг. А в его отсутствие бразды правления принадлежат мне. Сомневаюсь, что Господь, на которого ты так рассчитываешь, протянет руку, дабы спасти твою душу».

«Значит, я спасусь бегством», – ответил Гога.

«Ты видел, что случилось с твоим товарищем. Прежде чем ты успеешь вскочить в седло, тебя ждет такой же удел. Тебе придется валяться у меня в ногах, заливаясь слезами».

Гога был отнюдь не глуп. Он понял, что спорить с этой женщиной не имеет смысла. Страшная смерть охотника, попытавшегося бежать, все еще стояла у него перед глазами, и он не сомневался, что Лилит выполнит свою угрозу. Все, что ему оставалось, – уповать на ее милосердие.

Герцог опустился на колени, принял самую что ни на есть смиренную позу и взмолился:

«Пожалуйста, милостивая госпожа, не откажись меня выслушать».

«Я слушаю тебя».

«Мне ведомо, что такое потерять ребенка. Чума отняла у меня шестерых детей и горячо любимую жену. Я знаю, что стал невольной причиной твоих страданий, и горько сожалею об этом. Но сделанного не исправишь. Да, я совершил ошибку, в которой буду раскаиваться до конца дней своих. Но поверь, я не имел злого умысла. Знай я, что эти земли принадлежат твоему супругу, я никогда не посмел бы здесь охотиться».

Лилит устремила на него пронзительный взор, словно пыталась понять, насколько искренни его слова.

«Но охота здесь доставляла тебе удовольствие, – наконец изрекла она – Так знай же, отныне ты и твои люди будете охотиться тут вечно. Это доставит мне удовольствие».

И, сопровождая ее слова, из разверстой пасти ада вновь вырвалось раскаленное дыхание. Волосы Лилит обвились вокруг ее обнаженного тела, а несколько жестких, как железо, прядей оцарапали лицо Гоги.

«Садитесь на коней, охотники, – приказала Лилит. – Вас ожидает любимая забава. В чащах бродят дикие вепри. На ветвях распевают птицы. Вы можете убивать их сколько угодно. Никто не будет чинить вам препятствий».

Герцог внимал ее словам, не доверяя собственным ушам. Неужели после всего, что случилось, она оказалась столь милостива к нему и его людям? Полагая, что, воззвав к снисходительности Лилит, он добился цели, Гога поднялся с колен и поблагодарил ее.

«Очень любезно с твоей стороны пригласить меня поохотиться на принадлежавших твоему супругу землях, – сказал он. – Возможно, когда-нибудь я воспользуюсь вашим приглашением. Но сегодня мне не до охоты. На сердце у меня слишком тяжело…»

«Иначе и быть не может», – кивнула женщина.

«Поэтому, я полагаю, нам лучше будет вернуться в крепость и…»

«Нет, – возразила она и вскинула руку. – Ты никогда не вернешься в крепость. Ты будешь охотиться».

«Но я не могу, милостивая госпожа. Поверь мне, я не в состоянии».

«Ты не понял меня, – проронила она, слегка покачав головой, у тебя нет выбора. Отныне ты будешь охотиться вечно. Точнее, до тех пор, пока не найдешь моего сына и не принесешь его мне».

«Но как я могу сделать это?»

«Ты найдешь его во второй раз».

И она указала на труп ребенка-козла, лежавший в луже остывшей крови. Волосы ее вновь коснулись окоченевшего тела, лаская его грудь, живот, конечности. К великому удивлению герцога, мертвый ребенок ответил на ласку матери. Из уст его вырвалось слабое дыхание, а пенис – чрезмерно крупный для его возраста – поднялся и напрягся.