Космонавт Гречко объявил о своем решении в два часа ночи, перед окончательным голосованием. По правилам окружного избирательного собрания двое кандидатов должны были быть внесены в избирательный бюллетень. Браков получил в Колонном зале 577 голосов выборщиков, Ельцин — 532.

Однако когда к избирательным урнам пришли уже миллионы москвичей, картина была совсем иной.

Ельцин выиграл выборы в Москве с каким-то фантастическим преимуществом. Он набрал 91,53 процента от числа голосовавших (проголосовало при этом почти 90 процентов избирателей). За него отдали свои голоса 5 миллионов 238 тысяч 206 человек. Пять миллионов!

За Бракова проголосовали около четырехсот тысяч москвичей. Это чудо — всеобщая поддержка оппозиционного кандидата, кандидата с ярко выраженной радикальной программой, кандидата опасного, влекущего за собой нестабильность и перемены, — нуждается сегодня хоть в каком-то объяснении. Что, люди в СССР были так недовольны своей жизнью? Объяснение находится в самом слове «чудо». Голосование было таким, потому что люди ждали от Ельцина чего-то невозможного, сверхъестественного.

Даже кандидаты в депутаты советских времен, когда везде выбирали только одного депутата, без права выбора, порой не могли похвастаться столь высоким процентом. За эти «портретики» голосовали (всегда послушно и всегда покорно) по противоположной причине — потому что чудес не бывает. Абсолютное безверие сменилось абсолютной верой.

Но, пожалуй, главное потрясение ждало Ельцина впереди — это был сам Первый съезд народных депутатов, открывшийся 25 мая 1989 года в Кремлевском дворце.

Страна обратилась в слух. На Смоленской площади толпа людей собралась перед витриной радиомагазина, в которой были выставлены несколько работающих телевизоров. Такие же толпы стояли везде, где можно было увидеть или услышать съезд. Телевизоры и радиоприемники работали всюду — в машинах (водители в жаркий день открывали дверцы, и звук разносился по всем улицам города, было странное ощущение, что съезд транслируют прямо с неба), в кабинетах, жилых домах, на кораблях и в поездах, и те, кто не имел возможности в рабочее время смотреть или слушать прямую трансляцию, чувствовали себя глубоко обделенными. «Никто не трудится, все смотрят съезд», — озабоченно сказал кто-то из депутатов.

«Те десять дней, которые почти вся страна, не отрываясь, следила за отчаянными съездовскими дискуссиями, дали людям в политическом отношении гораздо больше, чем семьдесят лет…» — пишет Ельцин, имея в виду 70 лет советской власти. И продолжает: «В день открытия съезда это были одни люди, в день закрытия они стали уже другими». Он не оригинален в этой оценке.

«Десять дней, которые потрясли мир» — типичный заголовок для советских газет 1989 года.

Прямая трансляция съезда перевернула представления о рамках гласности. Следить за тем, как развивается главное политическое событие в режиме реального времени, — это было потрясающее ощущение. И страна пережила его впервые в своей истории. Однако, судя по опросам, проведенным в начале XXI века, примерно половина населения России сегодня уже не знает, что это было за событие и чем оно примечательно.

Первый съезд народных депутатов СССР отличался от аналогичных событий прежде всего по атмосфере, по интонации выступавших на нем людей. Вероятно, он был похож на Учредительное собрание 1917 года, которому предстояло определить судьбы конституции и будущее России и которое, увы, не успело этого сделать. Выходя на трибуну, депутаты говорили не только о законах или о процедурах, которые им предстояло утвердить (хотя и о них тоже). В подтексте каждого выступления дышал сам воздух времени, который буквально обволакивал зал.

Я лично не помню больше такого собрания, события, которое бы сильнее передавало ощущение творящейся истории, чем этот съезд.

В зале сидели 2250 народных депутатов СССР. 750 из них представляли «общественные организации». (Коммунистическая партия Советского Союза также числилась в списке «общественных организаций», ей полагалось 100 мест.)

Остальные 1500 мест были распределены между территориальными округами.

Состав Верховного Совета СССР, избиравшийся с 1936 года, кстати говоря, был значительно меньше. Соответственно, в этот раз в зал Кремлевского дворца съездов попали представители не просто разных республик, национальностей, краев и областей. Тут были люди, которые получили мандат от конкретных районов, практически от конкретных деревень, аулов и станиц. Это был почти Земский собор советской эпохи.

Члены Политбюро находились в зале, среди делегации КПСС. Сама огромная сцена КДС в первый момент трансляции была совершенно пуста. Гигантский портрет Ленина, сиротливо висящий над ней, лишь подчеркивал впечатление зияющей пустоты. Сегодня это кажется пустяковой деталью. Тогда же это стало сенсацией. «Президиума» в первые минуты съезда не было. Его тоже нужно было избрать (хотя, конечно, имена тех, кто будет сидеть в президиуме, были известны заранее).

Впрочем, «чудеса демократии» начались еще раньше. Вот что писал об этом в своих воспоминаниях Анатолий Собчак, приехавший из Питера в Москву за несколько дней до съезда:

«В Москве выяснилось, что подготовка… уже идет. Нам было сказано, что сначала пройдет встреча российских депутатов с руководством партии и российским правительством».

Вести встречу должен был член Политбюро Виталий Воротников. Но вскоре выяснилось, что вести ее он не в состоянии. Депутатская масса бурлила и задавала вопросы. Собчак пишет: «…Оказалось, что он, опытный аппаратчик старого закала, председательствовавший на сотнях мероприятий государственного масштаба, абсолютно не умеет управлять форумом несогласных. Он привык иметь дело с живыми автоматами, а тут… сник и растерялся».

Встречу начал вести Горбачев.

На вопрос Собчака о том, будут ли подвергаться предварительной цензуре выступления депутатов и решения съезда, Горбачев ответил:

— Всё будет решать съезд. Мы за вас, товарищи, решать не собираемся, а тем более оказывать давление.

«При этом я физически ощутил обаяние и силу личности Горбачева», — добавляет Собчак. Однако настырный ленинградский юрист вовсе не собирался успокаиваться, «физически ощутив обаяние и силу личности» первого лица в государстве.

«Нас ознакомили с результатами Пленума ЦК (он состоялся накануне) и рекомендациями по назначению на высшие государственные должности, — пишет Собчак. — Я был удивлен и возмущен предложениями по кандидатурам Председателя Верховного суда и Председателя Комитета конституционного надзора. На высший юридический пост страны — Председателя Верховного суда СССР — Центральный комитет предлагал неизвестного в юридическом мире человека, лишь несколько месяцев проработавшего председателем Московского городского суда, а до этого имевшего только опыт работы народным судьей». Собчак выступил, и все предложенные кандидатуры (кроме председателя Совета министров) были отвергнуты… Политбюро созвало новый пленум ЦК и предложило съезду новые кандидатуры.

Собчак писал: я поднялся на эту трибуну и не почувствовал ни робости, ни волнения. «Сбывался десятилетней давности сон» («странный» сон, в котором он, молодой юрист, стоит на трибуне и говорит правду руководителям Советской страны).

Думаю, что ощущение «сна», — для кого-то страшного, для кого-то триумфального и счастливого, — было в те дни не только у Собчака.

На этом фоне речь Ельцина[7] (в ней он перечислил основные постулаты своей предвыборной программы) стала лишь одним из событий съезда в ряду других. Да, он никогда не умел витийствовать, брать красотой стиля. Как всегда, сжато, сухо, глуховатым голосом изложил свои короткие тезисы. Интрига, связанная с ним, осталась за рамками его выступления. В политическом театре Ельцина никогда не было «системы Станиславского», один сплошной «экшн» — действия, поступки.