«Примаковская стабилизация», как назвал Б. Н. эти месяцы в своей книге, а по сути дела, попытка выстроить альтернативный политический курс, проявилась, пожалуй, лишь эпизодами, отдельными экспромтами и глухими внутренними конфликтами, которые почти не вырывались на публичную поверхность. Но Ельцин сумел оценить саму тенденцию. Эта тенденция его категорически не устраивала. «Примаковскую стабилизацию» Ельцин воспринимал как выпадающее из исторической логики, случайное возвращение в прошлое, он не видел в ней образа будущего.
Однако президент ни разу не подверг действия премьера публичной критике, они продолжали еженедельно встречаться и обсуждать ситуацию в стране, в экономике, за рубежом. А поводов для обсуждения было предостаточно.
В марте 1999 года, когда силы НАТО начали бомбардировки Белграда, самолет Примакова развернулся над Атлантикой. Это был знаменитый дипломатический жест. Примаков отменил свой визит в США прямо в воздухе. Ельцин согласен с жесткой позицией Примакова. Он разгневан, возмущен, оскорблен действиями американцев. Запись его телефонного разговора с Биллом Клинтоном передает всю гамму этих чувств. Ее Ельцин приводит в своей книге:
«Я сказал Биллу: “Нельзя допустить, чтобы из-за одного человека гибли сотни и тысячи людей, чтобы его (Милошевича. — Б. М.) слова и действия руководили нами. Надо добиваться того, чтобы его окружали другие люди, чтобы для него стало невозможно вести себя так, как он ведет себя сейчас… Ради будущего наших отношений и будущего безопасности в Европе прошу тебя отменить этот удар. Мы могли бы встретиться на какой-то территории и выработать тактику борьбы лично с Милошевичем… По большому счету, это надо сделать ради наших отношений и мира в Европе. Неизвестно, кто придет после нас с тобой. Я имею в виду тех, кто будет заниматься сокращением стратегических ядерных вооружений. Но ясно, что надо делать нам самим — сокращать и сокращать эти горы оружия”».
Война в Югославии перечеркнула многолетние усилия российской дипломатии в этом регионе. Перечеркнула международное право.
В этом они с Примаковым были абсолютно солидарны.
Сделаю еще одно отступление от главного сюжета.
Все эти годы Ельцин, несмотря на все проблемы со здоровьем, продолжает небывалые по интенсивности встречи с западными лидерами. Именно в эти годы Россия дипломатически оформляет свои отношения с Североатлантическим альянсом, становится членом Европарламента, практически всех европейских структур. Россия входит в «Большую Европу», пусть медленно, постепенно, но входит. Вот важнейший итог второго срока ельцинской дипломатии.
В 1999 году отношения России и Запада обострились, и не только из-за югославского кризиса, но и в связи с началом второй чеченской кампании. На саммите ОБСЕ в Стамбуле, в ноябре этого года, Ельцину пришлось выдержать жесткое давление своих постоянных партнеров по переговорам — Франции и Германии. Вот как сам Б. Н. описывает этот эпизод в своей книге: «Первый заготовленный для меня текст (выступления на саммите в Стамбуле. — Б. М.) правил нещадно. Вставлял туда самые жесткие и резкие формулировки. Текст возвращался снова ко мне — приглаженный и прилизанный. Международники боялись резкой конфронтации с западными партнерами. Прочитав очередной вариант, среди ночи я позвонил Волошину по телефону: “Вы что, надо мной издеваетесь, Александр Стальевич?”
…Еще раз внес рукописную правку в текст выступления: “Никто не имеет права критиковать нас за Чечню”.
Отдал текст Игорю Иванову (тогдашнему министру иностранных дел. — Б. М.) для доработки. Через некоторое время они вернулись, стали убеждать, что так нельзя…
Пришлось так и читать, с рукописной вставкой.
Клинтон чувствовал, что я буду резок, с первых секунд: он вошел “неправильно”, не в те двери, которые были положены по протоколу, и пошел через весь зал, метров сто, стал здороваться со всеми, улыбаться, дал понять, кто в этом зале хозяин.
Я показал ему на часы: “Опаздываешь, Билл!”
…Почти кожей ощутил: весь огромный зал как будто усыпан осколками недоверия, непонимания.
…Ширак и Шредер сидели с тяжелыми лицами. Такого напора они явно не ожидали».
А вот как описывают саммит в Стамбуле помощники Ельцина:
«Сначала… президент обрушился на критиков России: “Вы не смеете критиковать Россию за Чечню!” К этому добавилось нарочито снисходительное отношение к Ж. Шираку и Г. Шредеру, которым Б. Ельцин, вопреки достигнутым ранее протокольным договоренностям, уделил лишь 10 минут. А потом он просто уехал в Москву, оставив министра иностранных дел И. Иванова с лидерами стран ОБСЕ уточнять формулировки. Тремя неделями позже, 10 декабря, во время визита в КНР, президент в решительной форме напомнил “другу Биллу” о том, что Россия все еще обладает полным арсеналом ядерного оружия» («Эпоха Ельцина»).
Если внимательно всмотреться в эти страницы современной истории, вчитаться в те мельчайшие детали стамбульского саммита, которые сохранила память Б. Н., становится понятной парадоксальная картина: Ельцин использовал все имеющиеся у него возможности для того, чтобы отстоять свою позицию. И теплые доверительные контакты на встречах «без галстуков», во время неформального общения с лидерами Запада и Востока. И жесткие шаги, эффектные жесты. В сущности, этим арсеналом российская дипломатия продолжает пользоваться и сейчас. Параметры поведения российских лидеров были заложены именно тогда, во время второго срока президента Ельцина.
И все же, несмотря на югославский кризис, именно в марте — апреле 1999 года в их отношениях с премьером возникла серьезная трещина. Во время одной из встреч (она проходила в больнице, что невольно подчеркивало значимость происходящего) Примаков вновь нервно заговорил о том, что в окружении президента есть люди, которые настраивают президента против него, что у него нет никаких политических амбиций, что он просит президента подтвердить его полномочия до 2000 года. Ельцин спокойно сказал: все договоренности остаются в силе, я и вы спокойно работаем до конца президентского срока.
Тогда Примаков попросил вызвать телевидение и повторить эти слова публично. Ельцин выполнил просьбу Примакова и подтвердил в присутствии телекамер, которые срочно приехали из «Останкина», что не собирается менять правительство…
Но Примаков не поверил. Его следующим шагом был подготовленный проект документа, который он собирался провести через Госдуму — взаимные обязательства президента и парламентариев. Логика документа: временные ограничения полномочий исполнительной и законодательной власти (президент не отправляет правительство в отставку, Дума не отправляет в отставку президента до 2000 года) — повторяла те параметры политического соглашения, которое пытался подготовить и подписать при своем неудавшемся избрании Виктор Черномырдин.
Однако была и принципиальная разница: Черномырдин действовал с одобрения Ельцина, в тандеме с президентом, Примаков подготовил свой вариант соглашения (уже подписав его у руководителей думских фракций) за его спиной, он не предупредил об этом президента. Ельцин отказался обсуждать с Примаковым саму возможность ограничения своих полномочий, данных ему по конституции. Документ, который Примаков принес Ельцину, остался лежать в портфеле.
Да, но что же именно заставило премьера требовать (публично, а потом и письменно) от главы государства дополнительных гарантий своей неприкосновенности «до 2000 года»?
Сам Примаков утверждает: он почувствовал интриги за своей спиной, растущее раздражение Ельцина. Чувство ответственности за работу возглавляемого им правительства заставило его пойти на этот шаг. Однако в действительности причина была иной.
Устные гарантии того, что правительство Примакова спокойно доработает до 2000 года, были даны президентом еще в сентябре 98-го, когда Евгения Максимовича уговаривали согласиться. Но тогда же было сказано и другое: президент Ельцин и Примаков вместе ищут кандидата в президенты, яркого молодого политика, который пойдет на выборы. Было также понятно, что этот новый политик может занять перед выборами премьерское кресло, что он рано или поздно заменит Примакова. Поначалу Евгений Максимович действительно искал эту кандидатуру, обсуждал варианты, в какой-то момент стал думать о Сергее Степашине, потом перебирал другие фамилии. Однако, в конце концов, его позиция изменилась: он никого не видел в этой роли.
