Итак, лето 1998-го… Ельцин, превозмогая боли, усталость, ездит по стране и говорит при каждом удобном случае, при каждой встрече с журналистами: кризис преодолим, опасная точка пройдена, валютный коридор не будет разрушен…

Так продолжается июнь, июль. Он еще верит в своих «бояр» («молодых, умных, образованных»), в команду экономистов уже постчубайсовского и немцовского призыва. Однако финансовый ураган опрокидывает его идеологию и его планы.

«Очередной приступ финансового кризиса настиг экономику во второй половине мая. После ноября 1997-го и января 1998 года это был уже третий, причем самый тяжелый удар», — пишет А. Лившиц. И далее:

«Счет пошел на недели. Надо было принимать решения, способные остановить панику на финансовом рынке, переломить ожидания… Минфин прекратил размещение новых бумаг и, сжав зубы, принялся оплачивать старые из обычных доходов бюджета. Понятно, что сразу же поползла вверх задолженность по зарплатам бюджетников…

После драки всегда много любителей помахать кулаками. Сейчас многие упрекают тогдашнее руководство ЦБ: вместо подъема ставки рефинансирования на заоблачную высоту следовало, мол, прощаться с валютным коридором и переходить на политику плавающего курса. Но тогда никто не мог предугадать, удастся остановить инвесторов, бегущих с рынка, или нет…»

Черный от недосыпания Кириенко после нескольких дней, проведенных в своем кабинете с группой экспертов, лихорадочно ищущих пути выхода из кризиса, 17 августа 1998 года объявляет: дефолт. Одновременно правительство принимает решение о «расширении» валютного коридора. Одновременно происходит смена руководства Центробанка. Цена за один доллар США начинает свой разбег вверх: 10, 12, 18, 20 рублей за доллар…

Интересно, кстати, что первый дефолт наша страна пережила еще до распада Советского Союза, в 1990 году. Тогда государство впервые пошло на этот шаг — оно на несколько месяцев прекратило выплаты по своим международным обязательствам.

Но поскольку в стране тогда еще не было свободного хождения валюты, открытой инфляции, не было и такого явления, как частные коммерческие банки с частными вкладчиками, то и на повседневной жизни людей этот дефолт 1990 года практически не сказался (хотя сам по себе он был, конечно, предвестием жесточайшего экономического кризиса).

Дефолт же 1998 года породил панику не только среди инвесторов, но и среди обычных граждан. Одновременно с рухнувшей национальной валютой рухнули все банковские операции, выплаты, а значит — вся деловая жизнь.

Казалось, что все двери в Москве закрылись одновременно — многочасовые, порой ночные очереди к дверям банков, закрытые для переоценки товаров магазины, биржа, в общем, всё, что так или иначе связано с деньгами.

Для большинства россиян таинственные «ценные бумаги» были явлением чисто теоретическим. Но в новой реальности всё взаимосвязано — банки, курс валюты, зарплата, цены, торговые сделки, платежи…

То, что творилось в стране в последние дни августа и весь сентябрь, трудно описать в терминах экономического языка. Это была паника, сравнимая с 1990–1991 годами. Готовясь к «голодной зиме», люди начали раскупать дешевые продукты, запасаться крупой, сахаром, картошкой, тушенкой.

Сельскохозяйственные рынки в Москве в эти солнечные, но холодные дни переполнены: никто не знал, сколько месяцев не будут выдавать зарплаты, на сколько месяцев заморожены вклады в коммерческих банках, мысль была одна — как прокормить детей?

Многие частные фирмы закрылись. Объявили о банкротстве и многие банки.

Газеты были полны мрачнейшими комментариями: страна жила не по средствам, только-только нарождавшееся благосостояние было лишь фикцией, теперь наступит настоящая великая депрессия.

Но депрессия не наступила…

Ослабевший рубль благотворно подействовал на многие отечественные предприятия. Их продукция неожиданно стала конкурентоспособной. Однако положительные результаты дефолта сказались лишь спустя несколько месяцев.

Правительство же «молодых реформаторов» под свист и улюлюканье ушло в отставку.

Помню, как ехал в машине на работу (опаздывал, заплатил таксисту последние деньги) и слушал по радио комментарий какого-то модного ведущего. Он был разъярен, назвал правительственных экономистов, Кириенко и прочих «молодыми подонками».

И я подумал: за что уж так-то? Ведь эти люди возглавляли экономику какие-то считаные месяцы. Да и не только у нас бушевал финансовый ураган, начавшийся где-то далеко за пределами России. Сингапур, Индонезия, Таиланд, список стран, где рухнули финансовые рынки, причем стран с гораздо более мощной и динамичной экономикой, был весьма внушительным.

Однако мрачнейший общественный резонанс дефолта больно ударил и по репутации президента Ельцина. Политические последствия его были и вовсе не предсказуемы.

Сергея Кириенко, 20 августа прилетевшего из командировки, встречал в аэропорту глава кремлевской администрации Валентин Юмашев. Кириенко произнес тогда не очень гладкую в стилистическом смысле фразу: «Понимаю, что своими действиями… топлю президента…»

Но по смыслу она была точной. Кириенко уже давно морально был готов к отставке. События августа лишь подтолкнули этот сценарий. Вместе с Кириенко из правительства ушел и Борис Немцов, хотя Ельцин все же предлагал ему остаться. Кириенко попрощался с Б. Н. в его резиденции, в Горках.

На следующий же день Ельцин выступил с телеобращением. В нем он попытался объяснить народу природу кризиса — кризис мировой, не чисто российский, призвал к спокойствию и порядку, объявил о том, что исполняющим обязанности премьера становится Виктор Черномырдин и, через паузу, обозначил мотивы своего выбора: «Сейчас стране нужны те, кого принято называть политическими тяжеловесами…»

Почему Ельцин в августе 1998 года принял такое решение? С чего вдруг ему опять потребовались «тяжеловесы»? Ведь отставка Черномырдина весной того же года была принципиальной, продуманной, выношенной?

Решение Ельцина одни признают «паническим», другие «вынужденным».

Рискну предположить, что поначалу Ельцин не оценил значение финансового кризиса 1998-го.

С 1991 года Россия пережила немало подобных моментов, когда круто взлетал вверх курс доллара, на рынке царили панические ожидания, население готовилось к худшему. Для него это был еще один, пусть болезненный, неожиданный, неприятный, но в целом не выходящий за рамки допустимого финансовый переплет, и эту оценку поддержали все ведущие экономисты.

Он считал, и во многом справедливо, что ситуация в экономике сейчас, в 1998 году, значительно лучше, чем, скажем, в 1992 или в 1994-м. Что кризис во многом надуманный, не отражающий общих позитивных тенденций. И что усилия «нового-старого» премьера, который за несколько месяцев сможет стабилизировать ситуацию — естественно, путем договоренностей, административного нажима, введения особого режима финансовой дисциплины, — позволят всё вернуть к прежней точке, к прежнему курсу реформ. И в конечном итоге — вернуть в правительство тех, кто эти необходимые для страны реформы будет проводить.

«План Ельцина», глобальный экономический и политический план, не мог зависеть от сиюминутных, пусть и очень тяжелых обстоятельств. Президент хотел продолжать его реализацию. Проще говоря, он был уверен, что о кризисе забудут максимум через полгода и в правительство снова войдет обойма молодых реформаторов — если не Кириенко с Немцовым, то другие люди, новые, а возможно, что и старые испытанные бойцы — Чубайс, Федоров и т. д.

Но получилось иначе.

Когда Ельцин впервые, в сентябре, представил на утверждение в Думу кандидатуру Черномырдина, стало почти очевидно — депутаты решили дать президенту настоящий бой. Дума напоминала кипящий котел. Коммунисты открыто заявили о своей решимости создать «коалиционное» правительство, куда вошли бы представители разных думских фракций.