В Москве Немцов, который и раньше поддерживал с президентом особые, доверительные и теплые отношения, слегка сдобренные иронией и ельцинскими «подначками», почувствовал себя не просто новым вице-премьером, а человеком, которому, возможно, уготована особая роль.
Вот как он сам описывает эту ситуацию:
«В 1997 году президент Ельцин предложил мне стать первым вице-премьером. Я приехал в Москву и поселился на даче в Архангельском. Постоянного собственного жилья не предвиделось, и чувствовал я себя в Москве, как в долгосрочной командировке…
Борис Николаевич несколько раз интересовался моими бытовыми условиями и социальным статусом. Он настаивал, что вице-премьер не может быть бомжом. Своим указом (распоряжением, если говорить точно. — Б. М.) президент выделил мне квартиру по адресу: Садовая-Кудринская улица, дом 19.
…С московской пропиской произошла еще более фантастическая история. Ельцин примерно через месяц после моего назначения в правительство поинтересовался, прописался ли я. Удивительно, но моими бытовыми вопросами действительно занимался президент России. Только представьте на секундочку уровень внимания президента к своему ближайшему окружению. Например, Борис Николаевич поручил своей дочери подыскать школу для Жанны (дочери Немцова. — Б. М.), и Татьяна Дьяченко действительно помогла найти школу № 20 на Патриарших прудах.
Ельцин интересовался каждой мелочью в моей жизни. Что ж, я приехал в Москву в 37 лет — ни коня, ни воза…»
Здесь, наверное, надо сделать маленькое уточнение. В Москве у Немцова, увы, семейная жизнь не сложилась. Как он сам пишет в своих мемуарах, «оставил квартиру жене Рае и дочери Жанне». И уточняет: «Но это детали». Да, детали, но важные.
«И все-таки о прописке, — продолжает Немцов. — Ельцин как-то мне говорит: “Понимаете, пока вы не прописаны, у вас нет страховки, ребенок не может ходить в поликлинику, жена тоже, милиционеры проверят документы — еще из города выдворят, в обезьянник посадят. Это жизнь, поэтому прописаться обязательно надо”.
Я написал письмо Лужкову с просьбой предоставить московскую прописку. Ответа от Юрия Михайловича нет месяц, два, три… Самому звонить мэру и просить как-то неловко…
По какому-то вопросу прихожу на доклад к президенту. Поговорили, всё нормально — пьем чай, разговариваем за жизнь. Вдруг он спрашивает: “Вас прописали?” Я отвечаю: “Нет”. Он сразу: “Да это беспредел! Что за страна, где первый вице-премьер — бомж!” Тут же при мне снимает трубку и просит соединить с Лужковым.
Буквально через несколько секунд… прозвучал текст, который я никогда не забуду: “Юрий Михайлович, мелковато вы себя ведете”. И повесил трубку. Утром следующего дня в девять часов утра на моем рабочем столе лежало распоряжение мэра Москвы Лужкова о прописке гражданина Немцова в российской столице».
Узнав, кто сидит в кабинете Ельцина, Лужков всё понял.
История с пропиской — лишь маленькая деталь, которая подчеркивает, что Ельцин действительно собирал новую команду, это было его правительство. В то время в Белый дом пришло поколение сорокалетних: мэр Самары Олег Сысуев, Максим Бойко и многие другие (в этот момент перешел в правительство из администрации президента будущий министр финансов в правительстве Путина Алексей Кудрин). Ельцин брал их как бы «на вырост», рассчитывая, что все они проработают очень долго.
Вместе они должны были сдвинуть не только ситуацию в экономике. Задача ставилась Ельциным куда крупнее. Укрепить, усилить роль государства — вот к чему он так настойчиво стремился в эти первые месяцы 1997 года, когда казалось, что цель близка.
Дело в том, что в целом в экономической ситуации к 1997 году произошли реальные сдвиги. Прекратился спад производства, стабилизировалась национальная валюта. И самое главное — в стране медленно, но верно начал расти средний класс: и своя машина, и новая квартира, и частная школа, и поездки за границу перестали быть привилегией только «новых русских». Это были уже новые «новые русские»: мелкие бизнесмены, менеджеры, служащие, «белые воротнички», то есть люди, скромные доходы которых начали неуклонно расти. Однако структура этих доходов не вписывалась ни в какие общемировые стандарты.
«Используя данные по расходам населения, — пишет, например, Леон Арон, — которые более надежны, чем предоставляемые сведения о доходах, специалисты подсчитали, что доход на душу населения и уровень жизни в полтора-два раза выше сообщаемых налоговым властям… В 1997 году число семей, имеющих в собственности автомобиль (вот очень важная цифра. — Б. М.), выросло до 31 на сто семей — гигантский скачок для страны, в которой семь лет назад (то есть в 1990-м. — Б. М.) автомобиль имели только 18 из ста семей…»
Отвлечемся от перечислений. Вдумаемся. Сколько стоил в 1997 году подержанный автомобиль, как правило, иностранный? Ну, предположим, в среднем — от двух до десяти тысяч долларов. Так вот, треть российских семей в 1997 году имела свое авто! И не только старые «москвичи» и «жигули», но и «вольво», «тойоты», «пежо» и т. д.
При этом практически все эти люди собрали на машину вовсе не путем длительного накопления (какое, к черту, длительное накопление в эти годы), а потому, что стали больше зарабатывать в последние два-три года. Но те же самые люди в официальных ведомостях и декларациях обозначали свой доход практически на пороге бедности (112 долларов в месяц — среднегодовой официальный доход на душу населения в 1997 году). Деньги, получаемые в конвертах, «серая экономика», ускользающая от налогообложения, кормила, одевала, строила Россию.
Особенно ярко эта картина прослеживалась в Москве, Санкт-Петербурге, других крупных городах.
С 1989 по 1997 год количество личных автомобилей, например, в Москве увеличилось в три раза!
У роста потребления есть не только цифровое выражение. Он заметен и невооруженным, что называется, глазом. «В городах, где был рост, жизнь возрождалась прямо-таки на глазах, что мог подтвердить любой приезжий, у которого еще остались воспоминания о советских временах. Не стало очередей, не видно больше потоков бедно одетых людей, понуро бредущих по растрескавшимся тротуарам с сумками, портфелями и авоськами от одного грязного магазина к другому в поисках фруктов, колбасы или творога. Теперь все это уступило место чистым и красочным витринам… ярко одетым спокойным прохожим, часто жующим пирожок или бутерброд, купленный здесь же на улице». Так, несколько наивно (с нашей точки зрения), пишет американский биограф Ельцина, вновь пытаясь сопоставить наш быт с общемировыми стандартами.
Да, и пирожок, и бутерброд, «купленный здесь же на улице», и принципиально иная система торговли, и рынок жилья, и массовое приобретение в собственность дачных участков, и изменившаяся структура развлечений, и поголовная компьютеризация, и многое, многое другое свидетельствовало, что цифры государственной статистики не показывают какую-то важную, очень важную правду!
Ну не может человек, официально перебивающийся с хлеба на воду (а именно — со ста до трехсот официальных долларов), ни свозить семью за границу (каждый девятый россиянин, от шестнадцати до двадцати миллионов человек, выезжал в 1997 году за рубеж по делам или на отдых), ни купить себе компьютер, ни тем более машину, ни построить домик на своих сотках, ни даже обновить гардероб, чтобы спокойно идти по улице в яркой одежде, жуя пирожок. Это, извините, какой-то экономический бред.
Надеюсь, что читатель, которому в 90-е годы было 30–40 лет, сейчас задумается и честно вспомнит, когда именно он совершил свои первые жизненно важные приобретения: купил нормальный японский телевизор, другую интересную бытовую технику, сделал ремонт, обмен квартиры, накопил на машину, турпоездку и т. д…. Примерно к 1997 году все эти новые возможности, наконец, перестают быть новыми и недоступными.
Как же все это получилось?
