На пути следования отряда Радуева, сказал возмущенный Ельцин, было «несколько тысяч российских военнослужащих», немалое количество блокпостов, милицейских кордонов. Однако российские «проверки на дорогах» не выдерживали никакого испытания (что в дальнейшем доказали события в Москве, в Театральном центре на Дубровке, и в Беслане). Война шла внутри России — вот в чем дело. А внутри России, даже на отдельной ее части, невозможно обеспечить жесткий пограничный контроль.

Мобильная группа Радуева спокойно обошла кордоны и заставы. Ей не помешали ни армейские бронемашины, ни милицейские патрули, ни фээсбэшные осведомители и информаторы. Позже выяснилось, что в российскую разведку шли сигналы о возможности такой операции. Указывали даже конкретные сроки.

Российскую ФСБ после Сергея Степашина возглавил Михаил Барсуков, бывший комендант Кремля, бывший руководитель Главного управления охраны (ГУО), человек, находившийся постоянно рядом с Коржаковым, скромный, немногословный, стремившийся избегать публичности.

Барсуков — выходец из органов, но «органов» весьма специфичных, занимавшихся только Кремлем и его обитателями. Профессионалом в области безопасности его можно назвать с большой натяжкой.

Профессионалы, которыми он руководил и которых собрал в своем ведомстве, в дагестанском кошмаре тоже проявили себя отнюдь не лучшим образом.

Поначалу ситуация развивалась так же, как в Буденновске. Премьер-министр Черномырдин и руководство республики Дагестан вступили в переговоры с террористами. Им были даны гарантии беспрепятственного ухода к границе с Чечней. Предоставлены автобусы. В автобусы вместе с заложниками (как и в Буденновске, их было примерно полторы сотни) сели представители власти — дагестанские депутаты, а также два журналиста. Колонна направилась по заранее намеченному маршруту.

…Как вдруг с воздуха их обстреляли российские вертолеты.

Автобусы срочно повернули и оказались в селе Первомайское. Недалеко от чеченской границы. Там террористов вместе с заложниками блокировали. К селу были подтянуты крупные силы: армия, милиция, ФСБ.

И вот тогда стало понятно, что Москва решила круто изменить сценарии. Террористов не отпускать. Любой ценой.

Это вызвало в Дагестане огромное возмущение. Несколько тысяч дагестанцев подошли к Первомайскому, чтобы попытаться разблокировать село, не допустить кровопролития. Но их не пустили войска. Несколько тысяч человек окружили село, где засела сотня боевиков. Живым щитом радуевцам служили жители Первомайского, ставшие заложниками. Боевики их снова согнали, как и в Кизляре, под дулами автоматов, в одно место. Угрожали расстрелять.

И тогда начался штурм. По селу вела огонь артиллерия, вертолеты обстреливали его ракетами. Затем в бой вступил спецназ. Село было разрушено. Десятки заложников и мирных жителей погибли вместе с боевиками. Но часть отряда Радуева, в том числе и он сам, сумела вырваться из окружения и уйти в Чечню.

В паузе между захватом больницы в Кизляре и штурмом Первомайского страна, вновь припавшая к телевизорам, жила в тяжелой информационной лихорадке. Боль Буденновска сменилась отчаянием. Казалось, что это замкнутый круг. Из этого исходили и спецслужбы, которые убедили Ельцина прибегнуть к силовому сценарию, ведь именно эта логика — один безнаказанный захват заложников ведет к другому — стала моральным обоснованием его жесткой позиции. «Мы спровоцировали новую трагедию нашим прошлым решением (в Буденновске)», — сказал он.

Но чем оправдать гибель ни в чем не повинных людей, неудачный исход операции, когда заложники гибнут, мирное село разрушено, а главарь банды — на свободе? Как понять одного из руководителей ФСБ, генерала Михайлова, который прямо говорил в телевизионном эфире: участь заложников все равно предрешена, то есть они все равно погибнут, от нас или от радуевцев… А ведь это был представитель официальной власти. Власть говорила его словами.

Но самым поразительным было то, что Б. Н. снова взял на себя всю тяжесть ответственности. Снова прикрыл силовиков своей широкой спиной.

Почему он это сделал? Еще и еще раз спросим себя — мог ли Ельцин в тот момент поступить по-другому? Наверное, все-таки нет — иначе паника, охватившая общество, достигла бы крайней точки.

Президент провел в те тревожные дни совещание руководителей силовых ведомств по обстановке в Первомайском. Михаил Барсуков доложил, что ситуация под полным контролем федеральных сил, все боевики на прицеле у снайперов.

После этого Ельцин в одном из телеинтервью принялся объяснять всему народу, какие могучие силы и спецсредства будут задействованы в операции. У нас 38 снайперов, говорил он, «каждый террорист на прицеле». И показал, состроив многозначительную гримасу, как снайпер держит на мушке проклятого террориста. Мол, ни один не уйдет от возмездия.

Однако 38 мифических снайперов не помогли. Не поверили люди и в объяснения генерала Михайлова о необходимости применения артиллерии и ракет — якобы в Первомайском был построен для Радуева хорошо укрепленный бункер. Никакого бункера там не оказалось. Село это возникло на пути следования радуевцев случайно. В таких селах в домах вообще отсутствуют подвалы. Выяснить это журналистам не составило большого труда.

Ресурс доверия к президенту, как к демократическому лидеру, казалось, был окончательно исчерпан.

Наступил очередной момент истины.

В книге «Президентский марафон» Ельцин пишет:

«…Я стоял перед жизнью, продуваемый всеми ветрами, сквозняками, стоял и почти падал от порывов ветра: крепкий организм подвел; “ближайшие друзья” — уже нашли тебе замену, как стая, которая исподволь, постепенно намечает нового вожака; наконец, отвернулись от тебя и те, на кого ты всегда опирался, кто был твоим последним рубежом, резервом — духовные лидеры нации. А народ… Народ не может простить ни “шоковой терапии”, ни позора в Буденновске и Грозном. Казалось бы, всё проиграно.

В такие мгновения приходит прозрение. И вот с ясной головой я сказал себе: если иду на выборы — выигрываю их, вне всяких сомнений. Это я знаю точно. Несмотря на все прогнозы, несмотря на рейтинги, несмотря на политическую изоляцию. Но вот вопрос: иду ли? Может, действительно пора мне сойти с политической сцены?

Но мысль о том, что тем самым буду способствовать приходу к власти коммунистов, показалась нестерпимой… Вероятно, выручила моя всегдашняя страсть, воля к сопротивлению.

В конце декабря я свой выбор сделал…»

Красиво сказано, но, как всегда у Ельцина, здесь в одном клубке переплетено столько противоречий, настолько этот монолог отражает подспудную борьбу самых разных чувств, страстей, противоречивых логик, разных стратегий, — что во всем этом стоит разобраться отдельно.

Во-первых, надо ответить себе на вопрос: когда именно Ельцин принял окончательное и бесповоротное решение баллотироваться на второй срок?

Осенью 1994 года президент в одном из выступлений обронил фразу, что собирается участвовать в выборах 96-го года «только как избиратель». Эту фразу процитировал пресс-секретарь, и за нее немедленно ухватились газеты — еще бы, сенсация! Крайне недовольный, Ельцин позвонил Костикову и спросил: «Позвольте, когда это я такое говорил?» Пресс-секретарь напомнил, когда именно и при каких обстоятельствах. «Ну, вообще я совсем не это имел в виду», — сказал Ельцин. «Впрочем, что с вами спорить, вы всегда все лучше знаете, — добавил он. — Надо дезавуировать эту позицию… Придумайте что-нибудь, хорошо?.. Ну, например, что участие в выборах президента возможно, если этого потребуют сами избиратели».

О том, что Ельцин совершенно не собирается сдаваться, уходить из политики, что это не в его характере — кремлевские помощники знали прекрасно. Но предлагали пока хранить молчание, наложить информационное вето. И вот почему.

В 1994 году никакого закона о выборах не было. Выборы 1993 года, как и принятие конституции на референдуме, состоялись в обстановке острейшего политического кризиса, сразу после октябрьского вооруженного столкновения. На подготовку к ним оставалось чуть менее двух месяцев. Их решили не откладывать, чтобы, во-первых, доказать демократическую направленность действий Ельцина и, во-вторых, дать возможность всем политическим силам обрести трибуну, а не уходить в подполье. Первая Дума была выбрана на два года.