Вспомним его знаменитых современников, у которых наблюдались те же проблемы: Владимир Высоцкий, Олег Даль, Василий Шукшин, Олег Ефремов… Писатели, поэты, актеры. Их склонность к алкоголю оправдывалась тем, что в творческой профессии всегда найдется место и внезапным стрессам, и перепадам настроения, и тяжелой неуверенности в себе. Их внезапные «исчезновения» близкие друзья, семья, коллеги старались просто «не замечать».

Но разве в политике нет стрессов, нет перепадов, тяжелых, мрачных полос?

Другое дело, что крупный руководитель не может никуда исчезнуть — ни на год, ни на месяц, ни даже на один день. Становясь политиком, он как бы подписывает невидимое миру обязательство — отказ от обычных человеческих слабостей и проблем. Это жестокая реальность.

Неприятная грань проблемы еще и в том, что здоровье Ельцина стремительно ухудшалось. Было и другое — неожиданные экспромты, неподготовленные заявления, срывы рабочего графика. И тем не менее именно в те годы (1994–1996), когда близкие президенту люди вынуждены были постоянно следить за его состоянием здоровья, за его формой, Ельцин жил в сумасшедшем рабочем режиме: поездка следовала за поездкой, причем почти без перерыва, совещание за совещанием, вал принимаемых решений (и каких решений) поглощал его с головой. Его переутомление было крайним, предельным, а его сердце работало на последнем ресурсе.

Реакция ельцинской команды на инцидент в Берлине была очень острой. Тревога за его состояние, которая росла в течение всего 1994-го, достигла наивысшей точки. Казалось, президент теряет не только политическую инициативу (хотя его рейтинги были по-прежнему высоки), но и самое главное — прежнюю энергию, умение наступать. «Верните нам прежнего Ельцина!» — говорили демократы в том 1994 году.

— Честно говоря, — сказала Наина Иосифовна, вспоминая 1994 год, — я не могу слышать, когда ему снова и снова припоминают эти два эпизода, Шеннон и Берлин. Как будто не было ничего другого! Просто не к чему прицепиться, нечего предъявить, вот и спекулируют на этом.

Не к чему прицепиться? Поначалу меня удивила эта фраза Н. И. Как это «не к чему»? А Беловежская Пуща, а 93-й год, а война в Чечне? Но постепенно, раз за разом прокручивая пленку с этим разговором, я согласился с ней. Речь идет именно о личной чистоте политика. А не о тех исторических конфликтах и противоречиях, схватках и сражениях, в которых ему довелось участвовать. Однако именно способность Ельцина участвовать в «схватках и сражениях» и была поставлена под сомнение тогда, в 94-м.

Вернувшись в Москву, все помощники Ельцина решили изложить свою позицию в письменном виде. Первый помощник Виктор Илюшин сначала отнесся к идее письма отрицательно. Прийти в кабинет Ельцина целой группой тоже было нелегко, психологически немыслимо. Делегировать свои полномочия кому-то одному?

«…Когда письмо было готово, решили, что все-таки неправильно обойти первого помощника, тем более что по сути он разделял наши тревоги, — пишет Вячеслав Костиков. — Прочитав письмо, В. Илюшин неожиданно изъявил желание тоже подписать его».

4 сентября президент улетал в Сочи в отпуск. С ним уезжали А. Коржаков, М. Барсуков и В. Илюшин. Было решено, что письмо лучше всего отдать президенту в самолете.

Первый помощник Илюшин и начальник службы безопасности Коржаков в самолете напряженно посматривали друг на друга, сидя на своих привычных местах. Вскоре президент должен был нажать кнопку для вызова Илюшина — для традиционного просмотра документов.

Илюшин положил письмо в папку.

Дождался, когда загорелась кнопка, прошел к Ельцину в салон, положил папку на стол: «Посмотрите». Вышел, напряженно согнувшись.

Реакция последовала незамедлительно.

Ельцин снова вызвал Илюшина. В тяжелом гуде моторов, в вибрации полета как будто стала слышна и сердечная вибрация.

— Вы что мне за гадость тут подсунули? Что за галиматья? Помощники…

Он швырнул Илюшину письмо.

Сделал знак рукой — идите, видеть вас не хочу.

У трапа Илюшина ждала Наина Иосифовна.

— Зачем вы это сделали, Виктор Васильевич? Что вы ему там дали? Что теперь будет?

— Это было необходимо, Наина Иосифовна, — подавленно ответил Илюшин.

Но президент вел себя в Сочи на удивление спокойно. Никаких разносов, конфликтов. Никакой реакции. Он просто с ними не разговаривал.

Молчал.

Так что же писали помощники своему шефу тогда, в сентябре 1994 года? Почему так долго (семь лет!) не решались опубликовать этот документ?

Письмо большое, и я позволю себе привести лишь некоторые фрагменты (полностью оно опубликовано в книге «Эпоха Ельцина»):

«Уважаемый Борис Николаевич!

…Приближается 1996 год — год выборов… Фактически в стране начинается предвыборная президентская кампания. Подошло время, когда требуется высочайшая концентрация воли, здоровья самого Президента, четкое и активное взаимодействие с помощниками и единомышленниками.

Однако в последнее время все очевиднее проявляется противоположная тенденция. Налицо снижение активности Президента. Работа носит нерегулярный характер со взлетами и резкими падениями активности. Утрачивается постоянный и стимулирующий контакт с политической средой, Президент оказывает все меньшее воздействие на политическую ситуацию. Политическое планирование, столь необходимое для поддержания стабильности в стране, все в большей мере подвержено иррациональным факторам, случайности, даже капризу. Существенно снизилась интенсивность политических контактов и консультаций Президента с партиями, лидерами. Мнению и голосу общественности все труднее достучаться до Президента. В этой связи центр не только экономической, но и политической активности постепенно смещается в сторону Правительства. Утрачиваются позиции в среде предпринимателей и интеллигенции.

Становится заметным, что Президенту все труднее дается контакт с общественностью, журналистами, читательской и телевизионной аудиторией. Усиливается замкнутость Президента в крайне узком кругу частного общения.

Понимаем, что одной из важных причин этих негативных тенденций является объективная усталость. Ведь Вы уже в течение 10 лет выдерживаете огромную политическую и моральную перегрузку. Однако есть и иные причины. Прежде всего пренебрежение своим здоровьем, известное русское бытовое злоупотребление. Имеет место и некоторая успокоенность, даже переоценка достигнутого. Отсюда — высокомерие, нетерпимость, нежелание выслушивать неприятные сведения, капризность, иногда оскорбительное поведение в отношении людей.

Говорим об этом резко и откровенно не только потому, что верим в Вас как сильную личность, но и потому, что Ваша личная судьба и образ тесно связаны с судьбой российских преобразований. Ослабить Президента значило бы ослабить Россию. Этого допустить нельзя.

В этой связи считаем своим долгом привлечь Ваше внимание к “берлинскому инциденту”. Важно понять его политические последствия…»

Далее помощники дают конкретные рекомендации, и эти подробности сегодня не столь уж важны.

А концовка письма такая:

«Борис Николаевич!

При необходимости можно было бы расширить перечень назревших мер и корректировок. Но нужна ваша воля и решимость внести эти корректировки. Нужно тесное взаимодействие с командой.

В сложившихся условиях фактор времени имеет решающее значение. Начинать нужно сейчас, не откладывая. Необходимо перехватить политическую инициативу.

Готовы помогать Вам, работать вместе с Вами во имя интересов демократической России. Верим в Вас!»

С Людмилой Пихоя, руководителем группы своих спичрайтеров, Ельцин впервые заговорит лишь через полгода, зимой 1995-го.

— Почему вы это сделали? — спросит он ее. — Почему не поговорили со мной лично?

Запомните эту фразу…

Считается, что Ельцин расправился со всеми, кто подписал письмо. Это не так. Лишь Вячеслав Костиков, пресс-секретарь Ельцина, прошедший с ним самые трудные дни 1992 и 1993 годов, осенью 1994-го будет отправлен в почетную ссылку — послом в государство Ватикан.