Вот что пишет Егор Гайдар, в ту пору первый вице-премьер правительства:

«После телеобращения едем к Моссовету. Еще недавно, проезжая мимо, видели у подъезда маленькую кучку дружинников. Теперь набухающими людскими ручейками, а вскоре и потоками сверху от Пушкинской, снизу от гостиницы “Москва” площадь заполняется народом. Вот они — здесь! И уже строят баррикады, разжигают костры. Знают, что происходит в городе, только что видели на экранах телевизоров бой у Останкино. Костерят власть, демократов, наверное — и меня, ругают за то, что не сумели, не подвергая людей опасности, не отрывая их от семьи и тепла, сами справиться с подонками. Справедливо ругают. Но идут и идут к Моссовету. Да, они готовы потом разбираться, кто в чем виноват, кто чего не сделал или сделал не так, как надо. А сейчас идут, безоружные, прикрыть собой будущее страны, своих детей. Не дать авантюристам опять прорваться к власти.

Офицерскйе десятки, готовые в случае нужды взять оружие в руки, уже строятся возле памятника Юрию Долгорукому. Но это — на крайний случай.

Крепко надеюсь, что оружие не понадобится. Толпа напоминает ту, в которой стоял в августе 1991 года, заслоняя Белый дом. Те же глаза. Добрые, интеллигентные лица. Но, пожалуй, настроение еще более суровое, напряженное. Где-то среди них мой отец (Тимур Гайдар. — Б. М.), брат, племянник. Наверняка знаю, здесь множество друзей, соратников, однокашников. Выступаю перед собравшимися, сообщаю, что от Останкино боевики отброшены. Призываю оставаться на месте не рассредоточиваясь, начать формирование дружин, быть готовыми при необходимости поддержать верные президенту силы.

У Спасской башни на Красной площади, где люди собрались по своей собственной инициативе, настроение более тревожное, плохо с организацией.

Ко мне подходит военный, представляется полковником в отставке, просит указаний, помощи. Там, у Моссовета, — сплочение. Здесь — пожалуй, наше уязвимое место».

В эпицентр событий попадали и люди, казалось бы, абсолютно далекие от политики. Вспоминает Шамиль Тарпищев, в те годы советник президента по спорту:

«В Кремле мы сразу направились в кабинет Барсукова (руководителя ГСО, государственной службы охраны. — Б. М.). Только вошли, звонит Ельцин: “Что там происходит?” Барсуков докладывает: “Не волнуйтесь, всё нормально. Здесь порядок. Мы разберемся и вам перезвоним”. Буквально через десять минут Ельцин снова звонит: “Я вылетаю”. Вертолет президента приземлился прямо на территории Кремля, мы встречали его втроем (Тарпищев, Коржаков, Барсуков. — Б. М.). Так получилось, что я стал кем-то вроде офицера связи в приемной Коржакова: сидел на телефонах, а все вокруг носились как сумасшедшие… На меня надели бронежилет. Я выходил на Васильевский спуск, слушал какие-то речи. Возбуждение страшное. Передо мной долго и путано выступал какой-то депутат. Тогда я взял инициативу: “Чего вы здесь стоите? Половину давайте к Белому дому, половину — на Тверскую”. И все ушли».

А в Белом доме тем временем звучали другие, гораздо более спокойные и выношенные речи. Теперь это продуманное мнение можно было спокойно высказывать вслух.

«Оживленно дискутировался вопрос: что делать с Ельциным после того, как его поймают? Кто-то предлагал повесить его прилюдно — но не на Красной площади, это была бы слишком большая честь для него. Другие соглашались: “Да, повесим его! Нет, сначала посадим гадюку в клетку и провезем по освобожденной России, чтобы люди пугались, глядя на него”» (Леон Арон). И это не были пустые разговоры.

В этот момент Ельцин находился в здании Министерства обороны. В кабинете Грачева, среди генералов.

Вопрос только один: когда войска будут в Москве?

Генералы молчали.

Это был еще один кризис. Но он точно знал, что не выйдет из кабинета, пока не заставит их отдать приказ. Наконец Ельцин произнес то, о чем до этого никто говорить вслух не решался — нужен штурм Белого дома.

Генералы оживились. Идею предложили не они. Это важно.

Ельцин двинулся к выходу, и Грачев, покраснев, спросил его: «Борис Николаевич, вы отдадите письменный приказ стрелять по Белому дому? Без вашего письменного приказа…»

«Я вам его пришлю», — хмуро сказал Ельцин и закрыл за собой дверь.

Военная операция началась в 7.30.

Тысяча триста военнослужащих Кантемировской, Таманской, Тульской и Рязанской дивизий вместе с бронетехникой вошли в Москву.

Бэтээры прорвались сквозь баррикады у Белого дома. Живого кольца уже не было. Белый дом начал отстреливаться. Выстрелы то звучали над городом, то затухали. Генерал-лейтенант Куликов призывал защитников Белого дома сдаться.

Переговоры ни к чему не привели.

Десять танков Т-72 выехали на Новоарбатский мост.

Вокруг Белого дома собралась огромная толпа любопытных.

Их никто не разгонял. Все остальные смотрели прямую трансляцию штурма по телевизору. Переводчик-синхронист переводил комментарий корреспондента Си-эн-эн, американского агентства, которое весь день показывало одну и ту же картинку — Белый дом, танки, окна Белого дома, а затем маленькие фигурки людей, врывавшихся в Белый дом.

После десяти утра танки нанесли по Белому дому 12 выстрелов. Знаменитые десять пустых болванок и два зажигательных снаряда никого не ранили и не убили. Однако верхние этажи Белого дома загорелись. Из окон вырывались пламя, густой дым и чад.

Бой в самом Белом доме и вокруг него продолжался несколько часов. На штурм пошел отряд «Альфа». Как и в 91-м году, этот спецотряд не желал «принимать участие в политике». Ельцин лично разговаривал с командиром «Альфы» Карпухиным. Но отряд не подчинялся приказам даже Верховного главнокомандующего. Тогда альфовцев подвезли к зданию на автобусе, для того, чтобы оценить обстановку. Один из них был убит. После этого «альфовцы» вошли внутрь Белого дома, чтобы вывести оттуда людей. Так описывает ситуацию Александр Коржаков.

Через час всё было кончено.

Из Белого дома начали выходить депутаты. Они медленно, цепочкой, проходили сквозь строй спецназовцев и милиционеров, их обыскивали и отводили в автобусы, стоявшие неподалеку.

Хасбулатов и Руцкой появились одними из последних. Руцкой был в кроссовках и спортивном костюме, он уже приготовил личные вещи, чтобы ехать в тюрьму, большую спортивную сумку… Однако забыл ее при выходе из здания, и за ней кого-то послали. Все напряженно ждали, пока принесут эту несчастную сумку.

Хасбулатов был без вещей. В белой рубашке без галстука. Все депутаты тревожно оглядывались вокруг. Они давно не были на свежем воздухе, не видели солнца.

К одному из депутатов подбежал какой-то человек и яростно толкнул в плечо, потом отвесил подзатыльник. Милиционеры отогнали этого человека и увели депутата.

Из Белого дома еще довольно долго продолжали выходить люди и садиться в автобусы.

Однако многие защитники Белого дома прошли сквозь подземные коммуникации Белого дома, выбрались наружу и рассредоточились по соседним дворам и крышам. Перестрелка продолжалась вокруг здания еще очень долго.

На колокольне церкви, которая стояла рядом с Белым домом, телеоператоры засняли надпись, сделанную углем или сажей: «Я убил шесть человек и очень этому рад».

Бои в городе, в густонаселенном жилом квартале, в присутствии огромного количества любопытных (или сочувствующих тем, кто оказался в осаде) имели крайне тяжелые и трагические последствия.

Во время штурма не погиб и не был ранен ни один депутат Верховного Совета. Все благополучно вышли из здания. Но под пули солдат и милиционеров, боевиков и снайперов попало немало мирных людей, в том числе и подростков.

Общее количество убитых, как было официально объявлено через два дня, — более 150 человек.

Назывались и другие, гораздо более ужасающие цифры — несколько тысяч трупов в Белом доме. Но это неправда.