В воскресенье открылась чрезвычайная сессия Верховного Совета, на площадях Москвы состоялись митинги “ДемРоссии” и коммунистов. Я занимался всеми этими делами, готовил дальнейшие шаги, получал информацию с сессии, постоянно звонил силовикам, Черномырдину…

В середине дня мне в первый раз сообщили, что маме плохо, я сказал: “Что же вы медлите? Надо везти в больницу”. Мне ответили: врачи занимаются, вызвали “скорую”. Я немного успокоился.

Прилег, потому что был уже на пределе, ночь прошла без сна. Да и перед этим накопилось… Мама меня очень беспокоила, я несколько раз спрашивал, как она, но мне не сообщали, говорили: она в больнице. Надо же, и я не почувствовал, что это все, конец. Все мысли были заняты этим проклятым съездом.

Вечером ко мне приехали члены правительства, человек семь, и все уже знали. Не знал один я. Вот такие собрали большие силы. Видно, очень боялись моей реакции…

Помню, что я попросил всех выйти…

Все, мамы больше нет.

Почему именно в этот день? Какой-то знак, что ли?..

Она умерла тихо, безболезненно, во сне, не меняя позы. Так врачи мне сказали…

Было отпевание. Маму похоронили на Кунцевском кладбище в Москве».

В этом коротком тексте, конечно, слишком много политики, слишком много неостывшей страсти тех дней, когда шла большая, отчаянная драка.

Но так уж случилось, что именно эта неделя, начиная со дня смерти Клавдии Васильевны — 21 марта и по 28-е, — стала переломной, именно с этого момента он перестал проигрывать съезду и начал выигрывать, медленно, постепенно, иногда теряя очки, но шаг за шагом идя к своей цели.

И дело тут, я думаю, не в мистике. Смерть матери обострила до предела все чувства Ельцина.

…В отличие от отца Клавдия Васильевна почти не меняла своих привычек. И не только в смысле набожности. Но что, в сущности, известно нам о ее жизни? Очень мало.

Она «с детства научилась шить». «Обшивала всех — кому надо юбку, кому платье, то родным, то соседям». Дочь уральского крестьянина, она сама выучилась грамоте, умела читать и писать. Была красавицей. С толстой русой косой до пояса. С фотографии глядит ее круглое, доверчивое молодое лицо. Вышла замуж в восемнадцать лет, явно по любви. За такого же деревенского красавца. Выходить замуж от бедности нужды не было — семья печника и плотника Старыгина была основательной, крепкой. С мужем прожила до самой его смерти.

Может быть, благодаря этому детскому, наивному крестьянскому счастью в начале жизни она и выдержала всё.

И еще благодаря своей огромной энергии, воле к жизни.

Годы раскулачивания. Страшные, темные годы.

Эти годы в Казани, когда она осталась с Борей без средств к существованию после ареста Николая и Андриана. Хотела устроиться швеей, не взяли. Думала: да, вот здесь, на улице будет просить милостыню, а мальчик будет тихо умирать у нее на руках, ходила к тюрьме, потерянная, ни на что не надеясь…

И, наконец, послевоенные годы в бараке, в Березниках. Длинный коридор, в который выходило 20 комнат — по одной на семью. Позади барака находились дощатый туалет и колодец…

Это был жестокий мир. Мужья били жен. Старшие дети били младших. Чтобы не пропасть, здесь надо было уметь вовремя дать сдачи.

Сам Б. Н. напишет об этом барачном времени так:

«Просуществовали мы таким образом в бараке десять лет. Как это ни странно, но народ в таких трудных условиях был как-то дружен… То ли именины, то ли свадьба, то ли еще что-нибудь, заводили патефон, пластинок было 2–3, как сейчас помню… пел весь барак. Ссоры, разговоры, скандалы, секреты, смех — весь барак слышит, все всё знают» («Исповедь на заданную тему»),

«Постоянно хочется есть. 2, 3, 5, 10, 15 лет — все время голод, голод, голод. Представьте себе, когда мама нарезает маленькие такие, в полпальца, кусочки хлеба, тоненькие-тоненькие, каждому делит… на всех членов семьи — нас 5 человек. Раздает и, конечно, себе оставляет самый маленький кусочек. Вот это у меня прежде всего в детстве. И больше всего это именно запомнилось», — говорит он в своем интервью.

В голодные военные годы они купили козу. Спали зимой на полу, в обнимку с козой, все вчетвером — мать, отец, они с братом. Коза «была как печка», она грела. Она давала молоко. Она была их спасением, их жизнью. В 1944-м, страшном военном году, родилась сестра Валя. Как мать все это вынесла?

Крестьянское терпение? Любовь к отцу?

Продолжаю цитировать скупые строчки мемуаров Б. Н., потому что за каждой из них открываются целые миры его памяти, его внутренних потаенных ресурсов.

«Может, поэтому мне так ненавистны эти бараки, что до сих пор помню, как тяжело нам жилось. Особенно зимой, когда негде было спрятаться от мороза — одежды не было, спасала коза… Ну и, конечно, уже тогда подрабатывали. Мы с мамой каждое лето уезжали в какой-нибудь ближайший колхоз, брали несколько гектаров лугов и косили траву, скирдовали, в общем, заготавливали сено, половину колхозу, половину себе. А свою половину продавали, чтобы потом за 100–150 рублей, а то и за 200 (по старым дореформенным ценам. Б. М.), купить буханку хлеба».

Привычка к постоянному тяжелому труду, крестьянское терпение — это тоже от матери.

«Труд-то лет с пяти я уже прекрасно помню. В четыре утра нужно было возиться со скотинкой, — говорит Ельцин в интервью. — Это начало… в деревне это начало, уже надо убирать навоз, чистить хлев, доить, всё. Это работа. Топить печку, носить дрова. Так всю жизнь, начиная с пяти лет в деревне, потом я работал пастухом в семь лет. Пас коров, свиней…»

Мать вдохнула жизнь в него, в них, во всех, она превозмогала смерть, ее угрозы, весь ужас бытия — голод, холод, болезни, жестокость времени и людей, она вела его за руку, она тянула его к жизни, к свету, к этому теплому молоку, к этому свежему сену, к воздуху, к солнцу, она вытерпела всё!

И он должен вытерпеть.

На чрезвычайной сессии Верховного Совета Российской Федерации 21 марта 1993 года не было сказано ни одного слова о смерти Клавдии Васильевны. Официального соболезнования президенту ни на сессии, ни на съезде не последовало. Но 22 марта сессия прервала свою работу на один день. Возможно (возможно, говорю я) для того, чтобы дать человеку проститься со своей матерью.

Ее похороны также омрачил неприятный инцидент: чтобы загладить отсутствие официального соболезнования, вице-президент Руцкой и председатель Конституционного суда Зорькин неожиданно приехали на Кунцевское кладбище с венком. Их попросили не подходить к могиле, и, оставив венок, они молча уехали.

Так что же случилось в эту неделю, после смерти матери Б. Н., Клавдии Васильевны Ельциной?

Чтобы понять значение этих нескольких дней, проследим за хронологией событий с самого начала 1993 года.

5 января только что назначенный премьер-министр Черномырдин объявил, что правительство вводит регулирование цен на некоторые товары первой необходимости. Сторонников рыночных реформ это привело в состояние шока. Новый вице-премьер по экономике Борис Федоров энергично взялся объяснять главе правительства губительность подобного шага. Устроил разнос правительству и Ельцин. После этого постановление правительства было дезавуировано. Черномырдин семимильными шагами стал превращаться в рыночника…

В январе 1993 года постановлением Конституционного суда был снят запрет на деятельность Фронта национального спасения, наложенный Ельциным в 1992-м. Фронт, открыто призывавший к свержению «фашистского, оккупационного режима», открыто проповедовавший угрозу «жидомасонского заговора», стал легальной организацией.

Легальной организацией стали и российские коммунисты. В том же январе они провели свой объединительный съезд, на котором рукоплескали гэкачепистам, выпущенным из Матросской Тишины. Председателем партии стал Геннадий Зюганов.

…Восьмой съезд народных депутатов, заседавший в Москве с 10 по 13 марта, отменил все соглашения, достигнутые между ветвями власти 12 декабря. Настроение депутатов после отставки Гайдара было победным — они хотели еще жестче ограничить власть Ельцина.