Однако я думаю, что зерно внутреннего конфликта лежит в другой плоскости. Бурбулис был по сути своей «партийным лидером», то есть лидером первой волны демократического движения. Идеологом так и несозданной партии. «Партийная шеренга», которую представлял Бурбулис, постепенно редела. Демократы горбачевской эпохи рано или поздно уходили из власти, Ельцин активно не признавал «партийной» логики и «партийного» мышления.

Были и другие причины. Накануне съезда Ельцин взвешивал «за» и «против» — в той же логике тактических уступок съезду. Ему казалось, что, пожертвовав Бурбулисом, он спасет Гайдара.

После того как Ельцин сформулировал на съезде свое историческое предложение о референдуме, возникла мысль обратиться к народу уже не через телекамеры, а, так сказать, напрямую. Помощники подсказали место — автомобильный завод АЗЛК (еще выпускавший тот самый «москвич», который приобрел Б. Н. недавно и на котором ему несколько раз удалось проехать). Ельцин едет за поддержкой «к рабочим», как Ленин в 1918 году.

Его встречают мрачный полупустой цех, скучные, серые лица людей. На этих лицах написаны глубокое равнодушие и даже недоверие к тому, что он хочет сказать. Через год-полтора конвейер АЗЛК окончательно остановится. Начнутся бесконечные торги о судьбе завода-гиганта. Машина «москвич», столь любимая народом, навсегда останется в славном, далеком прошлом. Реформа не пощадила эту гордость отечественного автопрома.

Но сейчас эти люди в принципе готовы поддержать Ельцина. Просто они не понимают: а чего именно он от них хочет?.. Ведь съезд не распущен.

И еще один неприятный момент: выступление Баранникова, министра безопасности. Его потребовал на ковер Хасбулатов, как только речь зашла о референдуме. Строгий вопрос: верен ли Баранников конституции, верен ли съезду? Как военный человек, министр отвечает без запинки: служу съезду, служу России. Ура!

Эти нотки угодливости, расшаркивания перед Хасбулатовым (сказать можно, главное, как сказать), крайне неприятны ему. Больше того, эти нотки крайне тревожны для Ельцина.

На съезд приглашается Валерий Зорькин, председатель Конституционного суда.

Зорькин — еще один «тихий профессор» эпохи ранней демократии, вынесенный волной перемен в сферу публичной политики. Только что признавший незаконным запрет компартии, он для этого съезда, конечно, фигура родная.

Сам этот ход наверняка заранее спланирован Хасбулатовым.

Зорькин призван как-то разрядить дискуссию и объяснить Ельцину, что назревшая у него идея референдума, мягко говоря, некорректна.

Тихим, интеллигентным голосом он уговаривает его и Хасбулатова помириться. Ведь страна на нас смотрит! Хасбулатов сокрушенно, горько соглашается: да, действительно нехорошо. Нехорошо получилось.

Но как помириться?

Оказывается, помириться все-таки можно! Было бы желание… Согласительная комиссия, рабочая группа, напряженная работа экспертов днем и ночью и, наконец, постановление Седьмого съезда «О стабилизации конституционного строя Российской Федерации», где в первом пункте предписывалось вынести на референдум 11 апреля — нет, не вопрос о доверии президенту или о доверии съезду, а — «проект основных положений» новой конституции.

Это решение приостанавливало вступлением силу поправок к действующей конституции (ограничивавших полномочия президента), которые вызвали такую острую реакцию Ельцина…

В ответ президент, к радости съезда, согласился вынести на голосование кандидатуру премьер-министра. Компромисс был достигнут. Ценой невероятных усилий.

…Декабрьский компромисс — для меня один из самых неясных, загадочных моментов того года. Каким образом Ельцина удалось уговорить поставить на голосование кандидатуру премьер-министра? Чем можно объяснить эту роковую для него уступку?

Когда Зорькин предложил процедуру «мягкого, рейтингового голосования», эта идея сразу понравилась Ельцину тем, что была заимствована из парламентской практики других стран (да и вообще — мягкое, рейтинговое! — звучит). Он упрямо включил Гайдара в список кандидатов (всего их было 18). Верил, что, несмотря на позицию Хасбулатова и верхушки, депутатская масса каким-то внутренним чутьем поймет смысл происходящего и подчинится его воле.

Перед голосованием, или сразу после него, Гайдар подошел к Б. Н., отвел в сторону, напомнил об их разговоре (что первое правительство президент почти наверняка должен будет принести в жертву) и попросил ни в коем случае не назначать Юрия Скокова, а в случае необходимости отдать предпочтение кандидатуре Виктора Черномырдина, который уже успел поработать несколько месяцев в правительстве.

Ельцин имел право поставить на голосование любого человека из списка, поскольку процедура не имела законодательной силы. Но, увидев, что Гайдар набрал всего 245 голосов (у Скокова и Черномырдина было в два раза больше), он сдался…

Кандидатура Черномырдина прошла на ура.

Вечером того рокового дня, 12 декабря, на автобусной остановке возле кинотеатра «Гавана» ко мне подошел совершенно пьяный человек и попросил объяснить, что же происходит в стране. «Хасбулатова не выбрали… Гайдара не выбрали… Кого же выбрали?» — загибал он негнущиеся пальцы на морозном ветру.

Тогда я подумал, что социологические опросы, пожалуй, стоит проводить прежде всего среди пьяных.

Отставка Гайдара явилась оглушительной неожиданностью не только для политической элиты, но и для общества в целом. И она стала первым ощутимым политическим поражением Ельцина. Мы все чувствовали, как дорог этот смешной кабинетный интеллигент для президента, и вместе с ним — может быть, наивно — верили, что он знает какую-то особую, тайную правду и выведет страну туда, куда нужно. Мы готовы были терпеть. Терпеть еще год, и еще. Терпеть до последнего. Этот лозунг был стране как раз понятен — в силу нашей исторической традиции.

Терпеть — но с Гайдаром! Чтобы было с кого спросить. Кого наказать. Кого казнить. Теперь же спрашивать было не с кого.

Впрочем, депутаты и пресса создавали совершенно другое ощущение, что для народа Гайдар — это враг номер один, символ всего плохого, что произошло со страной в последние годы. «Козел отпущения». Ненавистный и непонятный. Это ощущение словно висело в воздухе. И Ельцин прислушался к нему.

Однако мне представляется более интересной иная причина.

Пока Ельцин сражался за Гайдара, перед ним неожиданно встала во весь рост новая цель. Он, наконец, понял, «куда прыгнет лев». В тот момент, когда Хасбулатов и съезд торжествовали свою победу (а демократы оплакивали свое горькое поражение), Ельцин, наконец, это понял. Его нельзя было загонять в угол…

Они совершили большую ошибку.

Его речи на Седьмом съезде. Внезапная трансляция «Обращения к гражданам России». Отставка Гайдара. Поправки. Рейтинговое голосование.

Вот он стоит перед ними. Потрясает зал тяжелыми паузами. Слушает гул голосов.

В чем смысл всех этих драматических сцен? Насколько они нам важны, по большому счету?

Мне кажется, что эта картинка (Ельцин на Седьмом съезде) уникальна и важна вот чем — он заставляет Историю появляться перед нами. Появляться так открыто, так бесхитростно, что ее, наконец, можно разглядеть.

Обычно она стыдливо прячется в даты, документы, тихие совещания за закрытыми дверями. Даже штыки, пушки и бомбы не могут ее выманить наружу — всё решается чаще отнюдь не на полях сражений.

Она скромна, застенчива и стыдлива.

История становится зримой, прозрачной, откровенной именно в его присутствии. Потому что Ельцин — исторический человек. Его движения, собственно говоря, передают саму логику процесса.

…Как вы помните, после отставки Гайдара, в тот же вечер, Наина Иосифовна позвонила Егору Тимуровичу. И не выдержала, заплакала. Не знаю, чем успокоил ее в тот вечер Гайдар. Наверное, просто сказал: «Наина Иосифовна, да ладно, всё будет хорошо. Поверьте мне».