Началось все в Юрмале.
По приезде в Москву Б. Н. начал регулярные тренировки. Сначала — на теннисном стадионе «Дружба» в Лужниках. Затем нашлись и другие корты, более скрытые от глаз любознательной московской публики.
Это было почти маниакальное стремление к игре, когда для тенниса урывались драгоценные часы в графике, забитом до предела.
Вспоминает Шамиль Тарпищев:
«Два раза в неделю мы обязательно играли в теннис. И президент железно выдерживал этот график. Играли так: на неделе вечером, а в субботу с утра.
Ельцин — спортсмен в точном понимании этого слова. Конечно, играл он в теннис как любитель: начал поздно, ему было уже под шестьдесят. Но при этом в ответственный момент, когда одним мячом решается сет или матч и когда надо обязательно попасть, он попадал стопроцентно: выражаясь научно, за счет мобилизации нервной системы.
В паре нам было трудно проиграть кому-нибудь из любителей, и совсем не оттого, что президенту все поддавались. Причина проста — он волейболист, и подача — один из самых важных элементов парной игры — получалась у него довольно приличной».
Его партнерами в те годы были разные люди, но чаще в паре с Ельциным играл Шамиль Тарпищев, а их противниками выступали, как правило, кто-то из его ближайшего окружения — Коржаков, министр иностранных дел Козырев, госсекретарь Бурбулис, уже упомянутые Грачев, Ерин. Теннисом увлекались многие.
«Теннисным центром» становится Дом приемов на Воробьевых горах, построенный еще при Хрущеве, — уединенный особняк в самом красивом месте Москвы, на охраняемой территории, со спорткомплексом.
Там начиная примерно с 1992 года сформировался неформальный клуб, получивший название «президентского» — сюда приезжали, примерно раз в неделю, крупнейшие деятели новой России, чтобы поиграть в теннис и обсудить текущую ситуацию.
У клуба были свои жесткие правила и свой устав — «устав подготовили как шуточный, но порядок поведения в нем был прописан четко, — пишет Шамиль Тарпищев. — Если я хочу занять теннисный корт, то заранее звоню и записываюсь. И заявка Коржакова не считалась главнее, чем заявка, например, Козырева. Единственный, кому сделали исключение, конечно, Борис Николаевич… Насколько помню, когда я уходил из Кремля (в 1996 году. — Б. М.), клуб уже насчитывал 56 членов».
Вообще, Борис Ельцин был первым и единственным руководителем России на протяжении всего XX века, кто в юности занимался спортом профессионально. (Владимир Путин стал продолжателем этой традиции.) Николай II не был замечен мемуаристами в особо сильных спортивных пристрастиях, Ленин и Сталин из видов спорта в юности предпочитали: первый — политические дискуссии, второй — вооруженные экспроприации банков, Брежнев и Хрущев все свои молодые силы отдали суровой партийной работе, Горбачев… тоже нет.
А в чем специфика спортивного менталитета, знает каждый — это неукротимая воля к победе, бессознательный азарт борьбы и… непривычная для обычного человека склонность к риску.
Главной же чертой спортивного менталитета Ельцина было его абсолютное неумение проигрывать. Он реагировал на проигранные очки просто как ребенок.
Леон Арон, американский биограф Б. Н., приводит интервью с одним из тех, кто играл с ним в волейбол еще в его «обкомовский» период. В этот жаркий спортивный вечер Ельцин организовал две команды: одна была составлена из членов бюро обкома, а другая — из его сотрудников.
«В первой партии этого исторического матча команда сотрудников полностью разгромила бюро (команду Ельцина) со счетом 15:2. Ельцин стал очень нервным и вспыльчивым. Одолев “боссов”, сотрудники одумались и решили выставить на следующую партию “вторую” команду. Однако даже эта команда превосходила соперников, и служащие стали выигрывать снова. Лишь отчаянные усилия Ельцина помогли сплотить команду бюро и предотвратить поражение. Только он и Петров зарабатывали очки. Алексеев приказал своей команде проиграть вторую партию и тем самым помочь бюро сохранить лицо. “В третьей партии мы одержим верх”, — пообещал он товарищам по команде. Однако когда после перерыва Алексеев скомандовал: “Первая команда, на площадку!”, раздался голос Ельцина: “Нет, остается эта команда”. Забывшийся в пылу игры Алексеев повернулся к Ельцину и спросил: “Это приказ проиграть, да?” Ельцин не ответил. Бюро выиграло третью партию и, таким образом, матч.
Ельцин тут же подошел к Алексееву: “Хватит играть в поддавки!” Тут команды разделили таланты более равномерно, несколько игроков Алексеева перешли к Ельцину с Петровым, и начался “хороший, веселый” волейбол. Потом, вручая Ельцину вымпел победителя, Алексеев не смог удержаться от шпильки. Пародируя официальный лозунг, он сказал: “И все же, Борис Николаевич, победила дружба”. Раскрасневшийся, с потным лицом, Ельцин резко ответил: “Какая еще дружба? Победила наша команда!” Для Алексеева этот ответ был “как удар плетью”. В раздевалке к нему подошел референт Ельцина: “Вы не должны так разговаривать с первым секретарем!” — “Послушайте, — возразил Алексеев, — мы оба были в трусах, на спортивной площадке, не в кабинете”. Пятнадцать лет спустя неприятная реакция Ельцина была в памяти Алексеева еще очень свежа. Но… все это объяснялось пылом соперничества. Ельцин очень не любил проигрывать — в чем бы то ни было. Он всегда сражался до конца. Такой у него характер».
Такой у него характер…
Еще одним его увлечением в 1992 году становится Завидово. Охотничий заповедник, где Леонид Ильич Брежнев заставлял рыбачить и сидеть у костра Генри Киссинджера, госсекретаря США, и своих друзей по Варшавскому блоку.
Выезды в Завидово — особая страница 1992-го и последующих лет его президентства. Б. Н. очень любил это место, охота вернулась в его жизнь после Свердловска, вернулась как увлечение и как способ отдыха в «настоящей мужской компании».
Но завидовская компания — это совсем другое. Это не просто охота, а «царская охота». Здесь, в узком кругу, у костра, он особенно остро почувствует, как изменилась ситуация вокруг него. В компании Ельцин всегда был неудержим, всегда царил, верховодил, поток его довольно жестких розыгрышей, шуток, «подначек» иногда становился для окружающих даже избыточным. При этом он, в отличие от Брежнева, никогда ни с кем не переходил на «ты». Единственным исключением (помимо студенческих друзей) был Лев Суханов, его помощник, который морально поддержал его в месяцы тяжкой депрессии 1988 года. С ним Ельцин даже «побратается» (мальчишеская варварская привычка, которую он бережно сохранит с детства) — то есть смешает кровь, которую предварительно нужно выжать из надрезанного пальца. Впрочем, публично он был на «вы» и с Сухановым. Словом, Ельцин привык раскрываться перед людьми, которые входили в этот столь значимый для него узкий круг, в «мужскую компанию». Пусть не до конца, но насколько возможно. При этом был абсолютно безжалостен к тем, кто вел себя, по его мнению, неискренне.
Но в Завидове этот его «инстинкт дружбы» как бы застывает, повисает в вакууме, наталкивается на пустоту. Люди, к которым он обращается, реагируют на него совсем по-другому. Эта прочная внутренняя дистанция, которую держат по отношению к нему все, даже самые близкие, поневоле заставляет задуматься.
Гайдар никогда не ездит в Завидово.
С ним вроде все понятно — он другой человек, с другими привычками. Черномырдин, когда станет премьером, будет ездить в Завидово регулярно.
Но есть еще два персонажа, занимающие высокие посты в государстве, которые по определению никогда не могут здесь появиться: Руцкой и Хасбулатов.
Оба начиная с 1992 года становятся его непримиримыми врагами.
Вот что напишет Ельцин о Хасбулатове в «Записках президента»:
«Я помню, кто меня познакомил с Хасбулатовым. Это был Сергей Красавченко, председатель комитета по экономической реформе Верховного Совета, член Межрегиональной депутатской группы.
Когда Хасбулатов вышел из кабинета, Красавченко сказал такие слова: “Борис Николаевич, с этим человеком держитесь строго. Нельзя оставлять его одного, такой у него характер. Все время следите, чтобы он шел за вами, понимаете?”
