Миляга на некоторое время задумался. Наконец он сказал:

– Тогда они будут миротворцами.[18]

– Почему бы и нет? Они разнесут повсюду счастливые вести.

Миляга кивнул.

– Мне это нравится, – сказал он. – Им это тоже придется по душе.

– Тогда отправимся на поиски Юдит?

– По-моему, самое время. Только сначала мне надо пойти попрощаться.

В свете занимающегося утра они двинулись обратно, и когда они вновь оказались под мостом, тени из черных уже успели превратиться в серо-синие. Несколько лучей уже пробились сквозь лабиринт бетонных конструкций и подбирались к воротам сада.

– Куда ты ходил? – спросил Ирландец, поджидавший Маляра у ворот. – Мы уж думали, ты смылся.

– Я хочу, чтобы вы познакомились с моим другом, – сказал Миляга. – Это Клем. Клем, это Ирландец, а это Кэрол и Бенедикт. Где Понедельник?

– Спит, – сказал Бенедикт, – тот самый негр, что стоял на часах.

– А как твое полное имя? – спросила Кэрол.

– Клемент.

– Я тебя раньше видела, – сказала она. – Это ты притаскивал бесплатный суп, а? Ну точно, ты. У меня хорошая память на лица.

Миляга провел Клема в сад. Пламя почти погасло, но жара от углей было вполне достаточно, чтобы отогреть замерзшие пальцы. Он присел на корточки рядом с костром, поворошил угли палкой, пытаясь воскресить угасшее пламя, и поманил Клема поближе. Но наклонившись, чтобы присесть у костра, Клем внезапно замер.

– В чем дело? – спросил Миляга.

Клем перевел взгляд с костра на спящие вокруг груды тряпья. Двадцать или даже больше людей до сих пор видели сны, хотя солнечный свет уже подползал к их логову.

– Прислушайся, – сказал он.

Один из спящих смеялся тихим, едва слышным смехом.

– Кто это там? – спросил Миляга. Звук оказался заразительным, и на лице у него тоже появилась улыбка.

– Это Тэйлор, – сказал Клем.

– Здесь нет человека по имени Тэйлор, – сказал Бенедикт.

– И все-таки он здесь, – ответил Клем.

Миляга поднялся и оглядел спящих. В дальнем углу сада, лежа на спине, спал Понедельник, едва прикрытый одеялом, из-под которого высовывалась его забрызганная краской одежда. Луч утреннего солнца отыскал свой прямой, ослепительный путь между бетонными колоннами и уперся ему в грудь, захватив также подбородок и бледные губы. Понедельник смеялся, словно эта позолота была щекотной.

– Это и есть тот парень, который писал со мной картины, – сказал Миляга.

– Понедельник, – вспомнил Клем.

– Точно.

Клем прошел между спящими телами и приблизился к мальчику. Миляга последовал за ним, но еще до того, как он приблизился к спящему, смех прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника, а солнце тем временем добралось до волосков над его верхней губой. Глаза его были закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.

– Смотрите-ка, Миляга, – сказал он. – Путешественник вернулся. Вот это да, черт возьми, я просто потрясен.

Это был не совсем голос Тэйлора – все-таки гортань, в которой он зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были его, наравне с лукавой доброжелательностью интонации.

– Я полагаю, Клем уже успел рассказать тебе, что я болтаюсь здесь поблизости.

– Конечно, – сказал Клем.

– Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился не в тот век. А умер, похоже, как раз в самое время. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

– Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я – тебе на них и отвечать.

– Я Маэстро?

– Он все еще вспоминает, Тэй, – пояснил Клем.

– Ну, тогда ему надо поторопиться, – сказал Тэйлор. – Каникулы кончились, Миляга. А теперь пора приниматься за работу. Если ты облажаешься, нас всех ждет такая черная дыра... А если она проглотит нас... – Улыбка сползла с лица Понедельника, – ...если она проглотит нас, то больше не будет никаких духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет. Кстати сказать, где твой подчиненный дух?

– Кто?

– Мистиф, кто же еще.

Дыхание Миляги убыстрилось.

– Ты раз потерял его, и я отправился на его поиски. Я тоже его нашел, когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?

– Кто это был? – спросил Клем.

– Ты ни разу с ним не встречался, – сказал Тэйлор. – Увидел бы, запомнил бы на всю жизнь.

– По-моему, Миляга забыл, – сказал Клем, глядя на встревоженное лицо Маэстро.

– Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове, – сказал Тэйлор. – Раз увидишь, никогда не забудешь. Ну, давай, Миляга. Назови его имя, сделай это для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.

Лицо Миляги исказилось от боли.

– Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, – продолжал свои увещевания Тэйлор. – Назови его. Ну, давай же. Назови его. Я заклинаю тебя.

Миляга напрягся и беззвучно пошевелил губами. Но наконец его горло сдалось и выпустило своего пленника.

– Пай... – прошептал он.

Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.

– Да...

– Пай-о-па.

– Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.

Миляга повторил имя раз, и еще один раз, произнося его так, словно это было заклинание. Потом он повернулся к Клему.

– Тот урок, который я никак не мог выучить, – сказал он. – Это Пай, Пай меня учил.

– А где сейчас мистиф? – спросил Тэйлор. – У тебя есть какие-нибудь догадки на этот счет?

Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.

– Его больше нет, – сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.

– Не надо этого делать, – мягко сказал Тэйлор. – Так можно поймать только темноту. – Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. – Так ты говоришь, его больше нет? – продолжал Тэйлор. – Но как? Как ты мог потерять его во второй раз?

– Он скрылся в Первом Доминионе, – ответил Миляга. – Умер и исчез там, куда я не мог за ним последовать.

– Да, грустная новость.

– Но я увижу его снова, когда выполню свою работу, – сказал Миляга.

– Ну вот, наконец-то мы до этого добрались, – сказал Тэйлор.

– Я – Примиритель, – сказал Миляга. – Я пришел, чтобы открыть путь в Доминионы...

– Все так, Маэстро.

– ...в ночь накануне летнего солнцестояния.

– Неплохо сказано, – вставил Клем. – Это значит, завтра.

– Ничего невозможного в этом нет, – вставая, сказал Миляга. – Теперь я знаю, кто я. Он больше не сможет помешать мне.

– Кто не сможет? – спросил Клем.

– Мой враг, – ответил Миляга, подставляя лицо солнечному свету. – Я сам.

Проведя в городе лишь несколько дней, этот самый враг, в недалеком прошлом – Автарх Сартори, стал тосковать по томным рассветам и элегическим закатам покинутого им Доминиона. В этих краях день наступал слишком быстро и заканчивался с той же удручающей стремительностью. Это обязательно надо было изменить. Среди его замыслов по поводу Нового Изорддеррекса непременно найдется место и для дворца из зеркал или стекла, которые с помощью магии смогут удерживать великолепие этих недолгих сумерек и отражать их во всех направлениях. Возможно, тогда он сможет обрести здесь счастье.

Он знал, что не встретит особого сопротивления на пути завоевания Пятого Доминиона, – судя по той легкости, с которой ему удалось расправиться с членами Tabula Rasa. В настоящий момент все они, кроме одного, были уже мертвы – загнанные в свои норы, словно бешеные хищные зверьки. Ни один из них не отнял у него больше нескольких минут – они расстались со своими жизнями быстро, с несколькими всхлипами и еще меньшим количеством молитв. Он не был удивлен этому. Конечно, их предки были людьми с сильной волей, но даже самая свежая и горячая кровь разбавляется с каждым поколением, превращая потомков в бездарных трусов.

Единственным сюрпризом, который ожидал его в этом Доминионе, оказалась женщина, в постель которой он вернулся – несравненная и нестареющая Юдит. Впервые он отведал её в покоях Кезуар, когда, приняв ее за свою жену, переспал с ней на ложе с полупрозрачными покрывалами. Лишь спустя некоторое время, когда он готовился покинуть Изорддеррекс, Розенгартен доложил ему об увечье Кезуар и о присутствии ее двойника в коридорах дворца. Этот доклад был последним для Розенгартена в роли верного командующего. Когда, спустя несколько минут, ему было приказано сопровождать Автарха в его путешествии в Пятый Доминион, он проявил скрытое неповиновение, заявив, что Второй Доминион – это его дом, а Изорддеррекс – его гордость, и если уж ему суждено умереть, то пусть последний взгляд его упадет на сияющую в небе Комету. Как ни чесались у него руки наказать Розенгартена за это нарушение долга, Сартори не испытывал никакого желания появиться в своем новом мире забрызганным чужой кровью. Он отпустил старика и отправился в Пятый Доминион, полагая, что женщина, с которой он занимался любовью на постели Кезуар, осталась у него за спиной, где-то в Изорддеррексе. Но не успел он натянуть на себя маску своего брата, как она встретилась ему снова в клейновском саду фальшивых цветов.