Джоселин подумала — не по этой ли причине Роберт Де Ленгли столь внезапно прекратил сражение, и не потому ли он так яростно набросился на дочерей Монтегью, как будто они были в чем-то виновны? Неужели он так ценит жизнь этого воина, что мог потерять разум и мстить за его возможную смерть беззащитным девушкам?

Тихим голосом она подозвала Мауди и с ее помощью наложила страдальцу чистые повязки. В особое чутье и в лекарское искусство этой женщины Джоселин давно уверовала. Сейчас она с трепетом наблюдала, как старая служанка очищает рану от кровяных сгустков и сыплет на нее порошки из высушенных чудодейственных трав.

Потом они совместно, слабыми женскими руками, приподняли отяжелевшее, безжизненное тело мужчины и, убрав пропитавшуюся кровью ткань, обернули его в свежее полотно.

— Ну что вы скажете, мадам? Нормандский Лев, появившись как всегда неожиданно, дышал ей в затылок.

— Он в руках Божьих. И все-таки поторопитесь послать за вашим капелланом.

— Я уже это сделал. Надеюсь, Аймер очнется хоть на пару минут. Этого хватит, чтобы исповедаться в его малых прегрешениях.

Тут же появился священник в мрачной сутане и встал на колени меж Робертом и Джоселин. Она слушала традиционные утешающие слова, сопровождающие душу смертного на тот свет, смотрела, как этот невежественный человек по праву, дарованному ему каким-то далеким Папой Римским, льет масло, называемое церковным елеем, на растерзанное тело юноши. Все мы — и мужчины, и женщины — когда-нибудь закончим свой жизненный путь, и как легко погасить искру Божью, зароненную в нас при рождении.

И все же Аймер еще жил.

В предрассветный час Джоселин сменила ему повязку, с брезгливостью отбросила пропитавшуюся гноем ткань, но подумала, что раз есть гной, значит, организм еще борется. Страшно было касаться этой искалеченной плоти, но она выдержала это испытание. Она полила рану медом и вновь посыпала лекарственным порошком. Когда она накладывала чистую повязку, Аймер издал едва слышимый стон. Это был неплохой признак — значит, оставалась какая-то надежда.

На протяжении ночи Роберт де Ленгли больше не подходил к ней, но все время находился где-то неподалеку. Он возникал внезапно то тут, то там, в пятнах света, отбрасываемых факелами, и опять удалялся в тень. Он был по горло занят обустройством жизни в замке, и ей казалось, что незримая ниточка общих забот связывает их. Вряд ли он заснул хоть на минуту. Конечно, отец ее не станет штурмовать замок в ночное время, тем более, что ему уже, наверное, доставлено грозное послание с вложенными туда прядями волос его дочерей. Но неизвестно, как долго будет сэр Монтегью размышлять, и выдержит ли Нормандский Лев им самим определенный срок. Не сорвется ли он снова в порыве ярости, обрушив свою ненависть на беспомощных сестер? Конечно, он дал честное слово, но можно ли рассчитывать на его соблюдение при таком взрывном, непредсказуемом характере лорда Белавура?

Джоселин не покидала ложа Аймера. Его боевые товарищи и слуги замка подходили и молча стояли неподалеку, и их взгляды излучали столько сочувственной энергии, что, казалось, могли поднять на ноги даже уже остывшего мертвеца.

Сэр Джеффри, вечно куда-то спешащий, подбегал к ней несколько раз справиться, как дела, и исчезал.

— По милости Господней, у него открытая рана и, кажется, нет опасности заражения, — объясняла она неоднократно.

— Черт побери! Будет жаль, если он отдаст концы! Хороший он парень!

— Будьте добры, — попросила она одного из воинов, — позовите служанку по имени Мауди, чтобы сменить меня, я ничего не ела со вчерашнего утра. И мне надо немного отдохнуть.

— А не хочешь ли отдохнуть со мной, милочка? — вздумал развязно пошутить какой-то грубиян и тут же был сбит с ног кулаком сэра Джеффри.

— Некоторые наши люди страдают от недостатка воспитания, мадам. Позвольте мне охранять вас от недостойных поползновений.

— Буду вам только благодарна.

Сэр Джеффри опустился на табурет рядом с ложем Аймера. Он с трудом держал открытыми слипающиеся от бессонницы веки. Джоселин уже успела понять, что этот вежливый рыцарь чем-то отличается от прочих воинов, похожих на орду оголодавших разбойников. Ее тянуло завести с ним беседу.

— И сэр Роберт, и вы, сэр Джеффри, кажется, высоко цените Аймера. По-видимому, он ваш большой друг. Или он совершил какие-то особые подвиги?

Обычно словоохотливый сэр Джеффри на этот раз хранил гробовое молчание.

— Я все время сталкиваюсь с какими-то препятствиями, когда начинаю разговор о прошлом сэра де Ленгли. Связано ли это с какими-то тайнами, которые, вы считаете, нужно скрывать?

Сэр Джеффри ничего не ответил.

Джоселин перевела взгляд со своего безмолвного соседа на раненого юношу. Каковы же были узы товарищества, скрепляющие войско Роберта де Ленгли, чтобы суровые мужчины так скорбели о единственном потерянном ими в битве соратнике? Ведь они должны были бы уже давно привыкнуть к ранам и смертям.

Ее отец был заносчив, горд, богат и этим привлекал к себе людей, избравших ратное ремесло. В жестокие времена междоусобной войны он не стеснялся брать то, что, по его мнению, плохо лежит, нарушать клятвы и присягу, уверенный, что победить может только наглый и сильный. А если кто погибнет, туда ему и дорога, тем больше достанется тем, кто смог остаться в живых.

Де Ленгли назвал его бесчестным негодяем. В глубине души Джоселин была с ним согласна. Когда-то ее отец обещал уважать права семьи де Ленгли и охранять их земли, а вместо этого присвоил себе чужое достояние.

Так же поступал и эрл Честер и прочие лорды в западных, пограничных с Уэльсом областях. Когда начинался дележ земель, тут уж о чести и совести напрочь забывалось: словно голодные одичавшие псы, благородные дворяне грызли друг другу глотки за лишний клочок политой кровью земли, а исконные их враги по ту сторону границы Уэльса со смехом следили за этой унизительной сварой. Для ее отца, эрла Честера и им подобных уже не было ничего святого ни на земле, ни на небесах. Джоселин не забыла, как равнодушно отнесся лорд Монтегью к смерти своей второй супруги — ее матери, как он кощунственно радовался известию о страшной кончине Роберта де Ленгли.

— Сегодня меня мучает совесть, сэр Джеффри, — сказала она. — Я стыжусь, что само понятие чести развеялось бесследно в нашей стране, что самые торжественные клятвы теперь не стоят ни гроша. Как мне хочется сделать какое-нибудь доброе дело! Если б я смогла вернуть вашему хозяину Аймера живым и здоровым, если бы я могла возвратить из царства мертвых его возлюбленную супругу и малолетнего сынишку, если б я была колдуньей, да простит меня Господь, я бы всю свою колдовскую силу употребила на то, чтобы осчастливить милорда! Если Джеффри и удивился ее внезапному страстному порыву, то не показал вида.

— К сожалению, мы бессильны. Я тоже желаю милорду счастья, как и вы, но я не колдун, а вы не ведьма, и не вы отвечаете перед Всевышним за жизнь Аймера. Господь соизволил так распорядиться, что он получил, боюсь, смертельную рану. Теперь для всех нас настали трудные времена, и опять же только Господь знает, как долго они продлятся и сколько еще честных и невинных душ раньше срока попадет на небеса. Может быть, мы все умрем еще до восхода солнца.

После паузы он добавил с неожиданной для закаленного в сражениях воина мягкостью:

— Вы как-то обронили словечко, мадам, и сами не заметили. Но я это слово запомнил. Вы сказали, что мы отличаемся от вас. Да, вы были правы, говоря это. Мы прошли через то, что вряд ли кому-либо из мужчин выпадало в жизни. Вы сказали, что наш милорд человек жесткий, а он и вправду такой, но стать таковым его заставили. И всех нас тоже. Я говорю это вам искренне, как на исповеди, и надеюсь, что вы мои слова запомните. Роберт де Ленгли твердо следует своим путем, и, если он что-то сказал, так и будет. Вот поэтому люди и тянутся к нему и идут за ним даже на смерть. Кому можно верить в наши времена? Ни Папе Римскому, ни королям, и уж менее всего владетельным сеньорам. Но у каждого рыцаря, у каждого простого воина и даже смерда теплится в душе надежда, что есть на свете вождь, который достоин доверия. По этой причине, даже когда сэр Роберт говорит то, во что поверить невозможно, мы ему верим. Назовите это магией, мадам, колдовством… Может быть, он действительно маг и волшебник. А вернее всего, мы, воины, следуем за ним, потому что не осталось на земле вождя, за кем можно было бы идти, не продав душу дьяволу…