И стрекочут пули-сороки
В хвойной зыби, в лесных лугах,
Истекли кровавые сроки
На всемирных тяжких часах.
Незабудки в росе багровой
(Серафимов на казнь вели),
И родное, громное слово
Журавлями стонет вдали.
<1919>
361
Строгановские иконы —
Самоцветный мужицкий рай!..
Не зовите нас в Вашингтоны,
В смертоносный, железный край,
Не обертывайте в манишки
С газетным хитрым листом!
По звенящей тонкой наслышке
Мы Предвечное узнаем!
И когда златится солома,
Оперяются озима,
Мы — в черте алмазной, мы — дома,
У живых истоков ума.
Самоцветны умные хляби —
Непомерность ангельских глаз...
Караван к Запечной Каабе
Привезет виссон и атлас.
Нарядяся в пламя и розы,
В строгановское письмо,
Мы глухие смерчи и грозы
Запряжем в земное ярмо!
Отдохнет многоскорбный сивка,
От зубастых ножниц — овца,
Брызнет солнечная наливка
Из небесного погребца.
Захмелеют камни и люди,
Кедр и кукуший лен,
И восплачет с главой на блюде
Плясея Кровавых Времен.
Огневые рощи-иконы
Восшумят: «Се Жених грядет...»
Не зовите нас в Вашингтоны
Под губительный молот бед!
<1919>
362
Родина, я грешен, грешен,
Богохульствуя и кляня!..
Осыпается цвет черешен —
Жемчуга Народного дня.
Не в окладе Спас, а в жилетке
С пронырою-кодаком...
Прочитают внуки заметки
О Черепе под крестом,
Скажут: «В строчках бцет и раны,
Мужицкий самумный вздох...»
Салтычихи и Тамерланы
Не вошли в Сермяжный чертог.
Но бумажные злые черви
Пробуравили Хризопраз,
От Маркони, радио вервий,
Саваоф не милует нас.
И над суздальскою божницей
Издевается граммофон...
Пламенеющей колесницей
Обернется поэта сон.
С Зороастром сядет Есенин —
Рязанской земли жених,
И возлюбит грозовый Ленин
Пестрядинный клюевский стих.
<1919>
363—364. Из цикла «Песни утешения»
Светлому товарищу Михаилу
Мехнецову. Памяти ею
убитой шляпы
1
С победительной годиной
Меч заржавеет в ножнах,
Воспарит изба с овином
На бревенчатых крылах,
В поднебесье журавлями
Закурлычут голоса...
Уж над красными полками
Брезжит благости звезда.
Будет благость, будет радость...
Милый брат, не унывай!
Нашу молодость и старость
Убаюкает Китай.
Там, в оранжевом Тян-Дзине,
Перелеском чайных роз,
К нам приедут на овине
С Молотьбой Жених-Покос.
Подивятся китайчата,
Как туманы теребя,
Ткач созвездий и заката
Выткет шляпу для тебя.
И на свадьбе сенокосной
Молодуха-Молотьба
Губкой сладостной и росной
Твоего коснется лба.
Брат! Мужицкого эдема
Не постигнет становой!
Мариинская система
Помнит вечер роковой.
Сердце Матери-Коммуны
Гневной кровью истекло...
Осеняет отблеск лунный
Мехнецовское чело.
Сын земли и сын деревни,
Для кого Коммуна — мать,
Чаши братства — тайны древней
Становым не разгадать!
2
Ты мне рассказывал про лошадку,
Про маму в слезах пред кончиною, —
Красный орленок знает разгадку,
Как ему парить над черной пучиною.
Сына бурь не укротить решеткою,
Ни цепью кандальной, ни шляпобитием,
К горным вершинам железной походкою
Идет он, ведомый буйным наитием.
Брат мой! Посланец избы и землицы-матери,
В лике твоем думы мужицкие; —
Чуют их пальмы на жарком экваторе,
Русские села и хаты станицкие.
В огненном вихре Россия крестьянская, —
Ран не измерить, а слезы все пролиты,
Чья ж пятерня оголтело-татарская
Рвет с головы ее Красное золото?
Стих мой — отлетные красные зяблики
Весть пронесут от Олбнца до Кракова:
«С Древа Коммуны осыпались яблоки,
Ворон гнездится на знамени маковом».
