Где жгучий шиповник и ярь
Связуют кровавый янтарь!
Литаврный семнадцатый год —
40 Тигриного солнца восход!
Леса из бород и зубов,
Проселок из жадных зрачков,
Где мчится Истории конь
На вещий купальский огонь,
Чтоб клад непомерный добыть —
Борьбы путеводную нить,
Прославим, товарищи, мы
В час мести и раненой тьмы!
Разящий семнадцатый год —
50 Булатного солнца восход!
<1919>
357
Поселиться в лесной избушке
С кудесником-петухом,
Чтоб не знать, как боровы-пушки
Изрыгают чугунный гром,
Чтоб не зреть, как дымятся раны,
Роженичные ложесна...
На лопарские мхи, поляны
Голубая сойдет весна.
Прибредет к избушке лосиха
Просить за пегих телят,
И пузатый пень, как купчиха,
Оденет зеленый плат.
Будет месяц, как слезка, светел,
От росы чернобыльник сед,
Но в ночи кукарекнет петел,
Как назад две тысячи лет.
Вспыхнет сердце — костер привратный,
Озаряя Терновый лик...
Римский век багряно-булатный
Гладиаторский множит крик.
И не слышна слеза Петрова —
Огневая моя слеза...
Осыпается Бога-Слова
Живоносная бирюза.
Нет иглы для низки и нити,
Победительных чистых риз...
О, распните меня, распните,
Как Петра, — головою вниз!
<1919>
35
8Родина, я умираю —
Кедр без влаги в корнях,
Возношусь к коврижному раю,
Где калач-засов на дверях,
Где изба — пеклеванный шолом,
Толоконная городьба!..
Сарафанным алым подолом
Обернулась небес губа,
Сапожки — сафьянные тучи,
И зенит — бахромчатый плат...
Не Кольцов, мандолинный Кардуччи —
Мой напевно плакучий брат!
Стать бы жалким чумазым кули,
Горстку риса стихами чтя...
Нижет голод, как четки, пули,
Костяной иглой шелестя.
И в клетушке издохла рябка,
(Это солнце сразил колтун),
Не откроет куриная лапка
Адамантовых врат коммун,
Перед ними не вымолить корки
За сусальный пряничный стих...
Жаворбнками скороговорки
Утонули в далях пустых.
От былин, узорных погудок,
Только перья, сухой помёт...
И гремит литаврой желудок,
Янычар сзывая в поход.
<1919>
359
Маяковскому грезится гудок над Зимним,
А мне — журавиный перелет и кот на лежанке.
Брат мой несчастный, будь гостеприимным:
За окном лесные сумерки, совиные зарянки!
Тебе ненавистна моя рубаха,
Распутинские сапоги с набором, —
В них жаворбнки и грусть монаха
О белых птицах над морским простором.
В каблуке моем — терем Кащеев,
Соловей-разбойник поныне, —
Проедет ли Маркони, Менделеев,
Всяк оставит свой мозг на тыне,
Всякий станет песней в ночевке
Под свист костра над излучиной сивой!
Заблудиться в моей поддёвке
«Изобразительным искусствам» не диво.
В ней двенадцать швов, как в году високосном,
Солноповороты, голубые пролетья,
На опушке по сафьяновым соснам
Прыгают дятлы и белки-столетья.
Иглокожим, головоногим претят смоль и черника,
Тетеревиные токи в дремучих строчках...
Свете Тихий от народного лика
Опочил на моих запятых и точках.
Простой, как мычание, и облаком в штанах казинетовых
Не станет Россия — так вещает Изба.
От мереж осетровых и кетовых —
Всплески рифм и стихов ворожба.
Песнетворцу ль радеть о кранах подъемных,
Прикармливать воронов — стоны молота?
Только в думах поддонных, в сердечных домнах
Выплавится жизни багряное золото!
<1919>
360. Красные незабудки
Незабудки в крови малютки,
На лесной сосновой тропе,
Багровеют круглые сутки,
Как роса на житном снопе.
В Заонежье, в узорных Кйжах,
Где рублёвский нетленный сад,
Стальноклювый гость из Парижа
Совершает черный обряд.
И малиновка, малая птаха,
По Голгофе Христу родня,
Умирает в гнезде от страха,
От язвящих пуль и огня.
У речной пугливой герани
В сердцевине кровоподтек,
Пулеметные злые длани
Верезжащих ловят сорок.
