«Николенька, меня могила

Зовет, как няня, тихой сказкой, —

3030 Орлице ли чужой указкой

Господне солнце лицезреть?

Приземную оставя клеть, —

Отчалю в Русь в ладье сосновой,

Чтобы с волною солодовой

Пристать к лебяжьим островам,

Где не стучит по теремам

Железным посохом хромец,

Тоски жалейщик и дудец.

Я умираю от тоски,

3040 От черной ледяной руки,

Что шарит ветром-листодёром

По перелесицам, озерам,

По лазам, пастбищам лосиным,

Девичьим прялицам, холстинам,

В печи по колобу ржаному,

По непоказному, родному,

Слезе, молитве, поцелую.

Я сказкою в ином ночую,

Где златоносный Феодосии

3050 Святителю дары приносит,

И Ольга черпает в Корсуни

Сапфир афинских полнолуний, —

Знать, неспроста Нафанаил

Меня по-гречески учил,

А по-арабски старец Савва!..

Меж уток радужная пава,

Я чувствую у горла нож

И маюсь маетой всемирной —

Абаза песенкою пирной,

3060 Что завелась стальная вошь

В волосьях времени и дней, —

Неумолимый страшный змей

По крови русский и ничей!»

Свое успение провидя,

Родная пбходя и сидя,

«Христос воскресе» напевала

Иль из латинского хорала

Дориносимые псалмы.

Еще поминками зимы

3070 Горел снежок на дне оврагов,

Когда дорогой звездных магов

К нам гости дивные пришли,

Три старца — Перския земли.

Они по виду тазовляне,

Не черемисы, не зыряне,

Шафран на лицах, а по речи —

Как звон поленницы из печи.

Подарки матушке — коты,

Венец и саван из тафты,

3080 А лестовку она сама

Связала как бы из псалма

Или из утренних снежинок.

В ней нити легче паутинок

И лестовки-евангелисты,

Как лепестки, от слез росисты!

Пошел живой сорокоуст.

Моленна, как горящий куст

Иль яблоня в цвету тяжелом,

Лучилась матицами, полом...

3090 И в купине неопалимой,

Как хризопраз, лицо родимой

Сияло тонко и прозрачно.

Казалося, фатою брачной

Ее покроет Стратилат,

Чтоб повести в блаженный сад,

Где преподобную София

Нарядит в бисеры драгие!

И вот на смертные каноны

Пахнуло миррой от иконы,

зюо И голос был: «Иду! Иду!..»

И голубым сигом во льду,

Весь в чешуе кольчуги бранной

Сошел с божницы друг желанный

И рядом с мученицей встал,

Чтоб положить скитской начал

Перед отбытьем в путь далекий.

Запели суфии: «Иокки!

Чамарадан, эхма-цан-цан!..»

Проплыл видений караван:

3110 Неведомые города

И пилигримами года

В покровах шелестных, с клюками.

И зорькой улыбался маме

То-светный Божий Цареград.

Меж тем дворовый палисад

С поёмной ласковой лужайкой

Пестрели, словно отмель чайкой,

Толпой коленопреклоненной,

Чтоб гробом праведным, иконой,

3120 Как полным ульем, подышать.

Дымилась водь, скрипела гать,

Всё прибывали китежане, —

От Ясных Ляг, где гон кабаний,

Из городища Турий Лоб

И от печер, где узел троп

Подземной рыбы пачераги,

Что роет темные овраги,

Бездонный чарус, родники...

Явились в бусах остяки,

3130 В хвостах собольих орочёны,

Услышав росомашьи стоны,

Волыночный лосиный плач...

И поволок венчальных ткач —

Цвела карельская калина.

«Николенька, моя кончина

Пусть будет свадьбой для тебя, —

Я умираю, не кляня

Ни демона, ни человека!..

Мое добро ловец, калека,

3140 Под гусли славы панихидной,

Пускай поделят безобидно —

Сусеки, коробы, закуты,

Шесть сарафанов с лентой гнутой,

Расшитой золотом в Горицах,

Шугай бухарский — павой птицей,

По сборкам кованый галун,

И плат — атласный Гамаюн.

Они новехоньки доселе,

Как и... в Федюшины метели...

3150 Всё по рукам сестриц да братий!..»

Кибитку легче на раскате,

Дорога ноне, что финить!

Счастливо, Пашенька, гостить

В светлице с бирюзовой печью!..

И невозвратно, как поречье

Сквозь травы в озеро родное,

Скатилось солнце избяное

В колодовый глубокий гроб,

Чтоб замереть в величье строгом.