Честная двоица взошла.

За нею трудница-сорока

С хвостом лазбревым, в тороках...

Все трое метятся писцом,

Горящей птицей и крестом.

* * *

Не стало деда с Силивёрстом...

С зарей над сгибнувшим погостом,

460 Рыдая, солнышко взошло

И по-над речью, по-над логом

Оленем сивым хромоногим

Заковыляло на село.

Несло валежником от суши,

Глухою хмарой от болот,

По горенкам и повалушам

Слонялся человечий сброд.

И на лугу, перед моленной,

Сияя славою нетленной,

470 Икон горящая скирда:

В огне Мокробородый Спас,

Успение, коровий Влас...

Се предреченная звезда,

Что в карих сумерках всегда

Кукушкой окликала нас!

Да молчит всякая плоть человеча:

Уснул, аки лев,

Великий Сиг!

Икон же души с поля сечи,

480 Как белый гречневый посев,

И видимы на долгий миг,

Вздымались в горнюю Софию...

Нерукотворную Россию

Я, песнописец Николай,

Свидетельствую, братья, вам!

В сороковой полесный май,

Когда линяет пестрый дятел

И лось рога на скид отпятил,

Я шел по Унженским горам.

490 Плескали лососи в потоках,

И меткой лапою, с наскока,

Ловила выдра лососят.

Был яр, одушевлен закат,

Когда безвестный перевал

Передо мной китом взыграл.

Прибоем пихт и пеной кедров

Кипели плоскогорий недра,

И ветер, как крыло орла,

Студил мне грудь и жар чела.

500 Оледенелыми губами

Над росомашьими тропами

Я бормотал: «Святая Русь,

Тебе и каторжной молюсь!

Ау, мой ангел пестрядинный,

Явися хоть на миг единый!»

И чудо! Прыснули глаза

С козиц моих, как бирюза!

Потом, как горные медведи,

Сошлись у врат из тяжкой меди.

510 И постучался левый глаз,

Как носом в лужицу бекас, —

Стена осталась безответной.

И око правое — медведь —

Сломало челюсти о медь,

Но не откликнулась верея,

Лишь страж, кольчугой пламенея,

Сиял на башне самоцветной.

Сластолюбивый мой язык,

Покинув рта глухие пади,

520 Веприцей ринулся к ограде,

Но у столпов, рыча, поник.

С нашеста ребер в свой черед

Вспорхнуло сердце — голубь рябый,

Чтобы с воздушного ухаба

Разбиться о сапфирный свод.

Как прыснуть векше, — голубок

В крови у медного порога!..

И растворились на восток

Врата запретного чертога.

530 Из мрака всплыли острова,

В девичьих бусах заозерья,

С морозным Устюгом Москва,

Валдай-ямщик в павлиньих перьях,

Звенигород, где на стенах

Клюют пшено струфокамилы,

И Вологда, вся в кружевах,

С Переяславлем белокрылым.

За ними Новгород и Псков —

Зятья в кафтанах атлабасных,

540 Два лебедя на водах ясных —

С седою Ладогой Ростов.

Изба резная — Кострома,

И Киев — тур золоторогий —

На цареградские дороги

Глядит с Перунова холма.

Упав лицом в кремни и гальки,

Заплакал я, как плачут чайки

Перед отплытьем корабля:

«Моя родимая земля,

550 Не сетуй горько о невере,

Я затворюсь в глухой пещере,

Отрбщу бороду до рук, —

Узнает изумленный внук,

Что дед недаром клад копил

И короб песенный зарыл,

Когда дуванили дуван!..»

Но прошлое, как синь туман:

Не мыслит вешний жаворбнок,

Как мертвен снег и ветер звонок.

* * *

560 Се предреченная звезда,

Что темным бором иногда

Совою окликала нас!..

Грызет лесной иконостас

Октябрь — поджарая волчица,

Тоскуют печи по ковригам,

И шарит оторопь по ригам

Щепоть кормилицы-мучицы.

Ушли из озера налимы,

Поедены гужи и пимы,

570 Кора и кожа с хомутов,

Не насыщая животов.

Покойной Прони в руку сон:

Сигбвец змием полонен,

И синеглазого Васятку

Напредки посолили в кадку.

Ах, синеперый селезень!..

Чирикал воробьями день,

Когда, как по грибной дозор,

Малютку кликнули на двор.

580 За кус говядины с печёнкой

Сосед освежевал мальчонка

И серой солью посолил

Вдоль птичьих ребрышек и жил.

Старуха же с бревна под балкой

Замыла кровушку мочалкой,

Опосле, как лиса в капкане,

Излилась лаем на чулане.

И страшен был старуший лай,

Похожий то на баю-бай,

590 То на сорочье стрекотанье.