Ополночь бабкино страданье

Взошло над бедною избой

Васяткиною головой.

Стеклися мужики и бабы:

«Да, те ж вихры и носик рябый!»

И вдруг, за гиблую вину,

Громада взвыла на луну.

Завыл Парфён, худой Егорка,

Им на обглоданных задворках

600Откликнулся матерый волк...

И народился темный толк:

Старух и баб-сорокалеток

Захоронить живьем в подклеток

С обрядой, с жалкой плачеей

И с теплою мирской свечой,

Над ними избу запалить,

Чтоб не достались волку в сыть!

* * *

Так погибал Великий Сиг,

Заставкою из древних книг,

610 Где Стратилатом на коне

Душа России, вся в огне,

Летит ко граду, чьи врата

Под знаком чаши и креста!

Иная видится заставка:

В светелке девушка-чернавка

Змею под створчатым окном

Своим питает молоком —

Горыныч с запада ползет

По горбылям железных вод!

620 И третья восстает малюнка:

Меж колок золотая струнка,

В лазури солнце и луна

Внимают, как поет струна.

Меж ними костромской мужик

Дивится на звериный лик, —

Им, как усладой, манит бес

Митяя в непролазный лес!

Так погибал Великий Сиг,

Сдирая чешую и плавни...

630 Год девятнадцатый, недавний,

Но горше каторжных вериг!

Ах, пусть полголовы обрито,

Прикован к тачке рыбогон,

Лишь только бы, шелками шиты,

Дремали сосны у окон!

Да родина нас овевала

Черемуховым крылом,

Дымился ужин рыбьим салом,

И ночь пушистым глухарем

640 Слетала с крашеных полатей,

На осмерых кудрявых братий,

На становитых зятевей,

Золовок, внуков-голубей,

На плешь берестяную деда

И на мурлыку-тайноведа, —

Он знает, что в тяжелой скрыне,

Сладимым родником в пустыне,

Бьют матери тепло и ласки...

Родная, не твои ль салазки,

650 В крови, изгрызены пургой,

Лежат под Чертовой Горой?!

Загибла тройка удалая,

С уздой татарская шлея,

И бубенцы — дары Валдая,

Дуга моздокская лихая, —

Утеха светлая твоя!

«Твоя краса меня сгубила», —

Певал касимовский ямщик,

Пусть неопетая могила

660 В степи, ненастной и унылой,

Сокроет ненаглядный лик!

Калужской старою дорогой,

В глухих олбнецких лесах

Сложилось тайн и песен много

От сахалинского острога

До звезд в глубоких небесах!

Но не былб напева краше

Твоих метельных бубенцов!..

Пахнуло молодостью нашей,

670 Крещенским вечером с Парашей

От ярославских милых слов!

Ах, непроста душа в ознобе,

Матерой стаи чуя вой! —

Не ты ли, Пашенька, в сугробе,

Как в неотпетом белом гробе,

Лежишь под Чертовой Горой?!

Разбиты писаные сани,

Издох ретивый коренник,

И только ворон назаране,

680 Ширяя клювом в мертвой ране,

Гнусавый испускает крик!

Лишь бубенцы — дары Валдая

Не устают в пурговом сне

Рыдать о солнце, птичьей стае

И о черемуховом мае

В родной далекой стороне!

* * *

Кто вы — лопарские пймы

На асфальтовой мостовой?

«Мы сосновые херувимы,

690 Слетели в камень и дымы

От синих озер и хвой.

Поведайте, добрые люди,

Жалея лесной народ,

Здесь ли с главой на блюде,

Хлебая железный студень,

Иродова дщерь живет?

До нее мы в кошеле рысьем

Мирской гостинец несем:

Спаса рублёвских писем, —

700 Ему молился Анисим

Сорок лет в затворе лесном!

Чай, перед Светлым Спасом

Блудница не устоит,

Пожалует нас атласом,

Архангельским тарантасом,

Пузатым, как рыба-кит!

Да еще мы ладим гостинец:

Птицу-песню пером в зарю,

Чтобы русских высоких крылец,

710 Как околиц да позатылиц,

Не минугь и богатырю!

Чай, на песню Иродиада

Склонит милостиво сосцы,

Поднесет нам с перлами ладан,

А из вымени винограда

Даст удой вина в погребцы!»

Выла улица каменным воем,

Глотая двуногие пальто.

«Оставьте нас, пожалста, в покое!..»

720 «Такого треста здесь не знает никто...»

«Граждане херувимы, — прикажете авто?»

«Позвольте, я актив из КИМа!..»

«Это экспонаты из губздрава...»

«Мильционер, поймали херувима!..»