Мы в том году ведь гуляли там с тобой, да? Там были узенькие тропинки в зарослях колокольчиков, и я сошла с тропинки, а ты сказал мне, что я буду наказана за это, за то, что наступаю на колокольчики. Ты сказал: существует такой запрет. Но имел в виду такую примету.

И все же их было так много, целое море, так благоухающих, и призывно звенящих, и машущих мне, что я просто должна была найти собственную тропку среди них. В тот момент я верила – или это был обман, – что не раздавила ни единого цветка, ни единого листка, ни единого бутона, что они приподнимали меня на несколько дюймов над землей и несли по воздуху. Я ошибалась. Я преступила границу. Теперь я это знаю.

Теперь мы все это знаем.

Юность ничего не боится, потому что ничего не знает.

Я потеряла себя среди колокольчиков. Сердце, разум, душу. Знаю, был момент, когда я была тут, в этом мире, а в следующий миг появилось ощущение необычности, головокружения, отстраненности. Думаю, в это мгновение открылась та дверь. Хотя я не вошла в нее. Тогда. Пока еще не вошла.

Мы с тобой брели, разговаривая, и вот пришли к той древней скале, покрытой толстым слоем лишайника цветом в точности как мармелад, – скале, похожей на поднятый кулак с пальцем, направленным в небо. Мы еще всегда говорили: мармеладный палец, направленный в небо. Я собиралась рассказать тебе о своей ссоре с Ричи, о том, как у нас все разладилось и что теперь мы должны были принять серьезное решение. Я была почти уверена, что исход будет один, но еще не сказала ему об этом. Хотела обсудить это с тобой, посмотреть, нет ли способа сказать ему, не причиняя боли. Но что-то остановило меня.

Это была скала. Вокруг нее летало облачко маленьких золотистых жучков, их гладкие спинки сверкали на майском солнце, как кремни, ударяющиеся о камень. Золотистый свет играл и потрескивал сотнями крохотных искрящихся крылышек. Ты был тоже поражен. Ты, которого ничем нельзя было поразить. Мы стояли и смотрели на это чудо. Это было как благословение, как дар.

Но я знала: что-то происходит. И совсем забыла о Ричи, совсем забыла, что хотела все тебе рассказать. Просто смотрела, как воздух кипит крохотными огоньками, и знала: что-то должно произойти.

На другой день я попросила Ричи пойти со мной сюда, в колокольчиковый лес. Я была полна решимости объясниться с ним. Не знаю почему, но я подумала: это подходящее место, чтобы сказать ему – между нами все кончено. Я не могла дать ему того, что он хотел. Никогда больше так не сделаю: не поведу кого-то в красивое место, чтобы объявлять о разрыве! Так не годится. Думаю, если такое случится когда-нибудь еще, мы встретимся на какой-нибудь промышленной свалке. Жестоко – говорить такие вещи среди подобной красоты. Но тогда я ничего не понимала и думала, что это поэтично и правильно.

Он просто не поверил мне. «Не может этого быть» – вот что сказал мне Ричи в тот день. Я ему ответила: «Можешь говорить что хочешь, но это так».

Он был зол и обижен. Плакал. Я плакала. Потом я убежала от него, бежала по лесу и спряталась. Видишь там янтарные скалы? Я спряталась за одной из них. Он шел и звал меня. Плакал и выкрикивал мое имя. Я съежилась за скалой, а когда он подошел близко, выскочила с другой стороны и помчалась к углежогам, вон туда. Он пошел в другую сторону, продолжая звать меня. Его голос звучал все дальше, и я побежала по лесу назад, вверх по склону, все выше, по колокольчикам.

В тот момент я не задумывалась, как возвращусь домой. Ричи привез меня туда на своем старом «фольксвагене»-«жуке», обклеенном стикерами «Рок против расизма». Он оставил его на газоне Брейкбек-лейн, так что мне нужно было избегать той стороны Аутвудса. Я нашла другой нависающий камень среди колокольчиков, заросший мармеладным лишайником, села, прислонясь спиной к нему, и просидела так час или два. Когда я пришла туда, где Ричи оставил машину, он уже уехал. Я испытала такое облегчение.

Я увидела пожилую пару, возвращавшуюся к своей машине. Они туда приехали погулять. Я прямо подошла к ним с плачущим видом и соврала, что мой друг уехал, оставив меня одну, потому что мы поссорились. Они сказали: какой он, наверно, ужасно дрянной человек и что мне следует найти себе другого, порядочного, который не бросит такую молоденькую девушку. «Неизвестно, на кого можно наткнуться в месте вроде этого, – сказал мужчина. – Такой хорошенькой девушке». Они предложили подвезти меня домой, и я, конечно, согласилась. Высадили у самых дверей и взяли с меня обещание, что впредь я не буду иметь ничего общего с хамом, бросившим меня в Аутвудсе, и я пообещала.

Но что-то началось. Что-то началось у меня в голове. Как будто в тот день запах колокольчиков подействовал на меня как наркотик. Этот запах неуловимо преследовал меня, присутствовал где-то в горле, на пальцах, в ноздрях, я пыталась снова вдохнуть или почувствовать его и не могла. Он все время сопровождал меня, но, когда я пыталась понять, где он, уловить, он растворялся.

Но он странно воздействовал на меня. Все время было такое ощущение, будто я могу просто улететь с этой планеты. И голова пылала. Помнишь стихотворение?

Я любила повторять это стихотворение, потому что часто чувствовала то же самое, и тогда гуляла в этом лесу, пока голова не переставала гореть. Но сейчас было иначе. Горел затылок. Я знала: что-то должно произойти.

Помню, дома мама спросила, здорова ли я, и я ответила, что прекрасно себя чувствую. Ричи звонил, но я предупредила маму: надо говорить, что я благополучно вернулась из Аутвудса, но сейчас меня нет дома.

– Вы что, повздорили, наговорили друг другу обидных слов? – спросила она.

Обидных слов.

Мне снились летающие золотые жуки. Но они были как скарабеи из египетских гробниц. И, летая вокруг меня, они внезапно замирали в воздухе, образуя слова из крохотных огненных искр. Но я не успевала их прочесть до того, как их строй рассыпáлся.

Когда я проснулась утром, на спинке кровати было небольшое пятно от ожога там, где голова касалась сосновой доски. Помнишь? Я показывала тебе. Говорила, что оно образовалось от жара моей головы, а ты фыркнул и сказал, что такое невозможно. Но я знаю, что это так.

Я знаю, а ты не знаешь.

Ричи продолжал названивать. Звонил каждый час. Это сводило меня с ума, и я уже не выдерживала. Мама сказала, что не может все время лгать и притворяться, будто меня нет дома, и я вышла, чтобы она могла сказать ему правду. Я села на велосипед и поехала в Аутвудс. Замка на велике у меня не было, так что я спрятала его за деревом и укрыла ветками, а потом пошла среди колокольчиков. На сей раз их запах накатил волной, облаком и увлек меня глубже в лес по старой тропе для верховой езды. День был рабочий, и людей вокруг мало. Кто-то протрусил по тропе на пони, и это был единственный человек, которого я встретила.

Запах колокольчиков подавлял, но в то же время по-своему успокаивал, придавал какую-то легкость. Я больше не думала о Ричи. Не думала о том, что происходит со мной. Шла среди колокольчиков и должна была бы сообразить, что чем больше топчу их, тем сильней становится тот странный аромат. Вскоре я увидела гранитную скалу, покрытую изумрудным мхом и оранжевым лишайником. Села среди колокольчиков и положила голову на моховую подушку камня.

Колокольчики разлились, как озеро, и земля походила на воду, из которой как бы росли деревья и кусты. И небо, казалось, упало на землю, так что я не знала, то ли небо стало землей, то ли земля стала водой. Все как перевернулось, встало с ног на голову. Пришлось вцепиться в камень, чтобы не упасть в небо земли или воду неба. Но не могла удержаться и поняла, что лечу.

На пальце у меня было кольцо, которое Ричи купил мне на следующий день после того, как мы впервые стали близки. У меня это было впервые. Это произошло на этом самом месте, и в тот момент моей жизни я знала, что хочу вечно принадлежать Ричи. Теперь я была не так уверена. Я сняла его кольцо, и оно упало – упало сквозь голубое небо на изумрудную и янтарную подушку мха и лишайника, мягко лежащую на древней скальной плите.