– Он умер, госпожа.

Александр, придвинувшийся поближе, но пока оставленный без внимания, с удивлением глянул на свою королеву, когда она только и ограничилась:

– Да? И как?

– Посредством чар. Это я так думаю. Когда мы отъезжали от Лугуваллиума, он пожаловался на тошноту и боль в боку,. тем же вечером у него случились лихорадка и бред, и через три дня его не стало.

Александр, которого тронуло выражение усталого горя на лице прибывшего, ожидал, что королева прикажет ему встать с колен или хотя бы прикажет одному из пажей налить рыцарю вина, но она не сделала ни того, ни другого. Присев на краешек кровати, опустив подбородок на кулачок и насупив брови, она погрузилась в свои мысли и не глядела ни на кого.

Принц отошел к боковому столику, чтобы налить кубок стоявшего здесь вина, и уже сам готов был отнести кубок преклоненному, но на это королева, пробудившись вдруг от задумчивости, резко бросила:

– Нет! Не это! Граф Ферлас, нам надо будет еще поговорить. В верхнем покое, ты знаешь, где он, через полчаса. Теперь уходите. Уходите все, кроме моих женщин, и дайте мне одеться. Уходите!

Граф поднялся и с поклоном удалился, а за ним последовали пажи. Александр начал было что-то говорить, но королева оборвала его так же нетерпеливо и раздраженно:

– Я сказала, все. Ты не слышал? Все, кроме женщин. А сейчас оставь меня!

Потом, увидев, что он все еще стоит красный и надутый, она, похоже, взяла себя в руки. Подойдя к нему и взяв его лицо в прекрасные руки, Моргана нежно поцеловала его.

– Ну вот. Прости меня, любовь моя. Мне надо поговорить с этим человеком. Он был моим гонцом, и у него есть для меня вести, тяжкие вести, боюсь. Я тебе потом все расскажу.

– Если я мог бы тебе помочь… – хрипло начал он.

– О да, ты можешь мне помочь, – улыбнулась королева.

В тот день Александр ее больше не видел, а с наступлением ночи явился один из ее пажей с посланьем – словами любовными, но твердыми, – что вести, привезенные графом Ферласом, расстроили королеву, и дело, возникшее из них и занимавшее ее весь день, все еще удерживает ее вдали от возлюбленного. Она должна молить его о прощении, но не может сказать, когда.., и так далее и тому подобное.

Ей удалось представить все происходящее чем-то вроде недомогания, на какое иногда жалуются дамы, но кому, как не ему, было знать, что это не правда. После сказанных ею при расставании сегодня утром слов несчастный принц не мог поверить, что его отлучают от ее милостей и от ее ложа.

Однако ничего нельзя было поделать, только попытаться скрыть свою досаду и удалиться с наивозможным достоинством в свой покой в западной башне. Там Александр провел беспокойные часы, когда гордость боролась с ревностью и заставляла его вышагивать взад-вперед по помещению и спрашивать себя, будут ли ему рады за сегодняшним обедом в большом зале или на почетное место подле королевы теперь усадят графа Ферласа.

Как выяснилось, ни королева, ни граф Ферлас на обеде тем вечером не присутствовали. Это, разумеется, не принесло никакого облегчения Александру, который (редкий случай) ел мало и благодарил небо, что его соседка за столом дама Лунеда витает мыслями где-то далеко, бледна более обычного и не склонна вести беседу. Хозяйка замка встала от стола рано, и Александру удалось вновь сбежать в уединение западной башни, чтобы ожидать там вызова своей госпожи.

Призыва не последовало. Вместо него появился, как всегда, Питер с еще одним полным извинений посланием и настойкой, которую, как продолжала настаивать королева, Александру следует пить перед сном. «Против возвращения лихорадки, которая, как мне известно, может возобновиться в течение двух или трех лун, если не продолжить лечение».

Александр, снедаемый иной лихорадкой, которая, если б он только знал, была вызвана той самой королевиной настойкой, указал на стол и произнес, прилагая немалые усилия к тому, чтобы говорить с обычной своей дружелюбной вежливостью:

– Поставь кувшин вон там, хорошо? Благодарю тебя. Настойку я выпью позже. Скажи мне, паж, королева лично дала тебе это послание?

– Да, мой господин.

– Ей нездоровится? Сегодня утром она послала сказать мне, что от прогулки сегодня со мной ее удерживает неотложное дело, но, уж конечно, оно уже должно быть улажено? Я не видел ее весь день, и, как тебе известно, за обедом ее тоже не было? Как она себя чувствует?

Питер, который уже видел все это раньше и который проникся к Александру приязнью, поспешил ответить:

– Она вполне здорова, господин, тебе нечего волноваться! С самого утра одно дело возникало за другим, и сегодня она заседает со своим советом. Все идет к тому, что они засидятся допоздна, так что она просила меня умолять тебя проявить терпение.

– Понимаю. Разумеется. Так плохи новости, привезенные графом?

Смерть брата Ферласа тут ни при чем, думал он, она не проявила при этом известии никакого горя, даже говорить об этом не стала.

– Не знаю, господин. Я хочу сказать, я не знаю, какое значение это имело для королевы, хотя нетрудно было увидеть, что она сильно расстроена. Но для моей хозяйки, я хочу сказать, для госпожи Лунеды, это истинная трагедия. Она хорошо знала графа и его брата еще с давних времен. Одна из ее служанок сказала мне, что госпожа долго плакала.

– Понимаю, – протянул Александр, вспомнив молчание Лунеды и ее покрасневшие глаза. Жаль, что он не узнал всего раньше, тогда он попытался бы сказать ей несколько слов утешения. – Хорошо, благодарю тебя, Питер. Передай своей госпоже мои соболезнования в гибели ее друга. Я хотел бы сам поговорить с ней утром, если она меня примет. А теперь не мог бы ты оставить меня? Я сам лягу. Доброй ночи.

***

Впоследствии он так и не понял, что за сочетание уязвленной гордости, ревности и неуемного любопытства подвигло его на то, что он проделал той ночью.

После ухода Питера он еще подождал, сидя в оконной арке и глядя на то, как в ночном небе помаргивают летние звезды, и слушая звуки замка до тех пор, пока они не начали стихать и наконец замок не замер в мирном сне. Потом, не дав себе труда вооружиться, но все еще в платье, надетом для обеда, он потихоньку вышел из своего покоя.

Факелы-светильники, вставленные в железные кольца по стенам, давали достаточно света, чтобы разобрать дорогу. Он помедлил у двери, выходившей на замковый двор, где еще слышалось какое-то движение. Часовые – люди Верховного короля и стражники самого замка – были выставлены на ночь, а иные звуки, на сей раз со стороны конюшен, наводили на мысль о том, что какой-то конюх сидит с занемогшей лошадью или, быть может, с кобылой, которая вот-вот должна разродиться. Но вот она – дверь, ведущая в центральную часть замка, если пройти тем путем, можно и не пересекать открытый двор. Но оставляют ли эту дверку на ночь незапертой…

Оставляют. Мягко ступая, он прошел узким коридором мимо открытых дверей в большой зал, где спал кто-то из слуг; оттуда доносились храп и шуршание соломы, но никто не проснулся. Потом быстро вверх по главной лестнице, и вот уже перед ним дверь, ведущая в личные покои королевы – королевские комнаты, которые он давно стал считать своими.

Александр растерянно остановился. У порога стояли стражники – люди Верховного короля с гербом Дракона на туниках. Этого, конечно, следовало ожидать, хотя стражу, наверное, выставляли уже после того, как он и королева удалялись в опочивальню. Александр помедлил, внезапно почувствовав себя глупо, но стражники не выразили ни удивления, ни (чего он так боялся) смешливого участия. Ближний к нему страж отвел свое копье, будто ожидая, что принц постучит или войдет, но Александр, после краткого мгновения нерешительности, покачал головой и, быстро повернув направо, все еще легкой поступью, с участившимся пульсом целеустремленно направился по переходу к восточной башне.

Принц не увидел взгляда – в нем не было ни малейшего удивления и, уж конечно, никакого веселья, – которым обменялись два стража, после чего один из них оставил свой пост, чтобы последовать за ним.