Интересно, он что, рассчитывал, что я его буду упрашивать остаться? Просить прощения?

– Ну и отлично! Вот и вали отсюда.

В дверях он обернулся.

– Если бы я хоть раз увидел тебя в чем-нибудь из этого ящика, – в его голосе слышалось острое сожаление. – Я так хотел увидеть настоящего тебя, а не только ту часть, которую ты считал возможным мне показать.

Я не двинулся с места, пока не хлопнула входная дверь.

Из нижнего ящика торчал кусочек алого кружева, и я опустился на колени, чтобы чуть выдвинуть ящик и затолкать вещицу внутрь.

Мои кружева. Мой шелк, мой атлас. И Джейми с его кожей.

Это не одно и то же, что бы он ни говорил.

****

Я сидел на кровати, скрестив ноги, и рассматривал свою коллекцию – трусики, пояса, прозрачные чулки с кружевами по верхнему краю, атласные топики. Некоторые из них я купил больше из любопытства и, может, всего раз надел. Трусики я любил больше других вещей. Перебирать пальцами прохладную, струящуюся ткань, игриво скользящую, не дающуюся в руки, было так эротично, как будто ласкаешь любовника.

Это был мой кинк. Мой секрет. Мой восхитительный, чувственный, запретный секрет.

Уже не секрет. Теперь знает Джейми.

Я взял в руки белый топик; поднес к лицу, вдыхая легкий аромат специального мыльного порошка, которым вручную стирал деликатные вещи, фанатично следуя инструкции по уходу…

Ты разочаровал меня.

…И начал рвать на куски, вспарывая швы, раздирая шелковую ткань.

Я и сам хочу уйти.

Я содрогался в сухих, бесслезных рыданиях, тяжело дыша. Схватил другую шелковую вещь – еще одну прекрасную, возбуждающую фантазию, – материя перекручивалась, сопротивляясь мне, когда я с силой потянул ее в стороны. Слезы, наконец, хлынули из глаз и потекли по щекам; я не мог их остановить. Так я плакал всего раз в жизни, когда умерла мама, – не сдерживая диких нечеловеческих звуков, которые вырывались у меня вместе с дыханием. Я почти не слышал себя, наверное, вообще не понимая, что эти звуки со мной как-то связаны, потому что меня и самого здесь не было – я растворился в потоке бешенства и отчаяния.

Рукам уже было больно. Шелк на самом деле прочнее, чем кажется, а кружева царапаются. Едва затянувшиеся ранки и царапины от грубой работы у меня на руках открылись и оставляли кровавые мазки на обрывках – отчетливые на белом и нежно-голубом; почти невидимые на черном.

Я пытался взять себя в руки, презирая себя за то, что так распустился. От плача заложило нос, и разболелась голова. Я пошел в ванную, отмотал туалетной бумаги, высморкался. Умылся. Стало немного полегче – физически. Но душевная боль никуда не делась.

Я хотел уснуть. Провалиться в глубокий сон без сновидений. Забыться.

Вместо этого я вытащил мешок для мусора и принялся методично освобождать свою постель трясущимися руками. Кому и что я, блять, пытался доказать, разорвав все вещи в клочья? Думал, это автоматически отменит то, что я их надевал? Что, уничтожив их, я искуплю этот грех?

Почему ты стыдишься?

– Я не стыжусь, – сказал я вслух. Я часто говорил сам с собой, потому что много времени проводил один. – Не стыжусь. Просто… это личное.

Я никогда не скрывал того, что я гей. Но никто не сообщает всему миру, что именно его возбуждает в постели. Некоторые даже и партнеру не сообщают. А у меня это был одиночный кинк.

Если бы я хоть раз увидел тебя в чем-нибудь из этого ящика…

– Тебя здесь нет, – сказал я тишине. – Ты ушел. Так что заткнись.

-IV-

Но заставить замолчать воображаемого Джейми оказалось непросто. Я продолжал мысленно спорить с ним с перерывами в течение всех последующих дней. Пару раз я видел его в колледже в отдалении, но ни разу не решился подойти ближе, поэтому не знаю, видел ли он меня. В мыслях-то мне ничего не стоило его переспорить, но я не питал иллюзий насчет своего красноречия в настоящем разговоре и сильно сомневался, что, столкнувшись с ним лицом к лицу, выйду победителем.

То, что он сказал, накрепко засело у меня в голове, как заноза, которую я никак не мог вытащить. Это сводило меня с ума. Постепенно я отошел от шока и, когда обнаружил, что никто в колледже не бросает на меня косых взглядов и не ухмыляется вслед, понял, что Джейми никому ничего не сказал.

И ведь он тогда не стал надо мной смеяться. Я лежал без сна, обнимая ладонями вялый член, не проявляющий никакого интереса к происходящему, и думал, а почему, собственно, я был так уверен, что стану объектом насмешек? Никому же не приходило в голову, например, смеяться над участниками травести-шоу. Дрэг-квины держались гордо и вызывающе, они эпатировали публику и восхищали ее, но не вызывали смеха – разве что уж у совсем конченых придурков, а это не считается. Почему же тогда я всегда думал, что мое увлечение вызовет гадкие смешки?

Да, мне нравилось ощущать шелк на своей коже. Я любил эти чувственные, насыщенные, чистые тона и стройные линии кроя. Мне нравилось оборачивать свое «хозяйство» в прозрачные ткани или кружева, нравилось, когда ярко-красный атлас туго обтягивает задницу, а шов прямо посередине вдоль расселины подчеркивает ягодицы, так что их хочется немедленно укусить или шлепнуть.

Да вашу мать, я во всем этом шикарно выглядел!

Я представил себе, как позирую для Джейми, и мой член тут же окреп под рукой. Как загораются его глаза, а губы изгибаются в хищной усмешке… В чем бы ему понравилось больше всего? А если я очень попрошу меня нагнуть, приспустить белье ровно настолько, чтобы открыть анус, и трахнуть, не раздевая до конца? Согласится? А главное, согласится ли он дать мне второй шанс?

Чтобы это выяснить, явно придется спросить его самого. Но может, у меня будет больше шансов, если не просто сказать, а показать?

****

Я нашел его в том же классе, где мы с ним встретились в первый раз. Он расставлял стулья и мольберты, готовясь к занятию. Увидев меня, он кивнул, избегая моего взгляда, и вернулся к своему занятию.

– Ты сказал, что я разочаровал тебя, – мой голос, наверное, прозвучал слишком тихо, но он остановился и снова посмотрел на меня, облокотившись на стул, который все это время выравнивал с тщательностью, которой дело явно не требовало. – Я с тех пор много думал об этом, и знаешь… я и сам себя разочаровал.

Он не отвечал, но было видно, что он слушает, и его взгляд буквально пригвождал меня к месту.

– Джейми…

– Прости, – он закусил нижнюю губу, потом медленно выпустил ее обратно. – Прости меня, Роб.

«Прости?» Это что, отказ? Или извинение? Мне не нужно было ни то, ни другое.

– Я опять повел себя, как мудак. Опять! – пробормотал он себе под нос, так что мне пришлось напрячь слух. Мне, наконец, это надоело, и я в несколько шагов преодолел расстояние между нами, остановившись так близко, что мог бы до него дотронуться – если бы посмел.