Цицерон :
Как Ата[90].
Когда ж ты покраснеешь, Катилина?
Иль ты злодейством бледным иссушен
И в жилах у тебя не больше крови,
Чем чести - в сердце, доблести - в груди?
Доколе же испытывать ты будешь
Терпенье наше и в своем безумье
Упорствовать? Где тот предел, который
Ты в дерзости своей не перейдешь?
Ужели ни военная охрана,
Что ночью Палатин[91] оберегает,
Ни городская стража, ни испуг
Народа, ни стоящая у храма
Толпа благонамеренных сограждан,
Ни святость места, где сенат собрался,
Ничто тебя не может поразить?
Ужели ты не видишь, что раскрыты
Намеренья твои, а сам ты связан
В любом своем движенье, ибо стало
Про заговор уже известно всем?
Не думаешь ли ты в собранье этом
Найти людей, которые не знали б,
Уж если говорить начистоту,
Что этой ночью делал ты, что прошлой,
Где был, с кем совещался, что решил?
О времена, о нравы! Все, все видят
Сенат и консул, а злодей живет!
Живет? Не только. Он в сенат приходит
И рассуждает о делах правленья,
Меж нами взором жертву выбирая.
А мы, коль посчастливится случайно
Нам от его оружья ускользнуть,
Мним, что тем самым родину спасаем.
Но ведь когда-то были в Риме доблесть
И граждане, которые умели
Обуздывать преступного квирита
Суровее, чем внешнего врага!
Знай, Катилина, что уже издал
Сенат против тебя постановленье[92].
Закон и власть - все есть у государства.
За кем же остановка? Лишь за нами,
Кто в консульскую тогу облачен.
Вот уж двадцатый день ржавеет в ножнах
Стальной клинок сенатского декрета,
Хоть стал бы трупом ты, будь вынут он.
А ты живешь и гнусную затею
Не оставляешь, но осуществляешь.
Отцы, желал бы я быть милосердным,
Хотя опасность над страной нависла,
Но мне, увы, тогда себя пришлось бы
В преступном нераденье обвинить.
Уж лагерем враги отчизны стали
В ущелии, к Этрурии ведущем.
Число их возрастает с каждым днем,
А их главарь здесь, за стенами Рима,
Меж нас, в сенате сеть злодейских ков
Плетет открыто родине на гибель.
Да если бы я даже приказал
Тебя казнить на месте, Каталина,
Меня скорей бы стали все винить
В медлительности, чем в жестокосердье.
Катон :
Все, кроме тех, кто из того же теста.
Цицерон :
Но есть причины у меня помедлить
С тем, что давно бы надо сделать.
Тебя велю схватить я лишь тогда,
Когда любой распутник и преступник,
Ну, словом, человек, тебе подобный,
Сочтет мое решение законным.
Пока же хоть один среди живых
В твою защиту выступить дерзает,
Ты будешь жить, но жить, как ты живешь
Под неусыпной строгою охраной,
Без сил и средств вредить своей отчизне.
Довольно у меня ушей и глаз,
Чтоб за тобой и впредь следить, как раньше,
Хоть этого ты и не замечал.
На что же ты рассчитываешь, если
Ни ночь сокрыть не может ваших сборищ,
Ни стены заглушить не в силах шепот
Твоих клевретов, если все наружу
Выходит и становится известным?
Опомнись наконец и перестань
Стремиться к грабежам, резне, поджогам.
Ты не забыл, как я назвал сенату
Тот день, когда Кай Манлий, твой приспешник,
Возьмется за оружие? Не прав ли
Я был, определяя план и срок?
Предупредил сенат я, что намерен
Ты в пятый день после календ ноябрьских[93]
Предать нас всех мечу. Узнав об этом,
Уехало из Рима много знати.
Попробуй отрицать, что в этот день
Я не разрушил замысел твой черный,
Держа тебя под бдительным надзором?
Ведь ты не мог и пальцем шевельнуть
Отечеству во вред и утешался,
Смотря на уезжающих, лишь мыслью,
Что крови нас, оставшихся, тебе
Довольно будет. Разве не мечтал
Ты ночью штурмом захватить Пренесту[94]
И разве, подступив к ней, не нашел,
Что я ее к отпору подготовил?
Не можешь ты содеять, предпринять
Или замыслить ничего такого,
Что до меня бы не дошло. Я всюду
С тобой, в тебе и впереди тебя.
Припомни вашу сходку этой ночью
Я не таюсь, как видишь, - в доме Леки[95],
Приюте и гнезде твоих клевретов,
Которые питают, как и ты,
Безумные злодейские стремленья.
Что ж ты молчишь? Заговори, и это
Тебя же уличит. Я вижу здесь,
В сенате, тех, кто был с тобою ночью.
О сонм богов бессмертных! Где же мы?
В каком краю и городе живем?
Какое государство населяем?
Здесь, здесь, отцы, меж вас и рядом с вами
В священнейшем собрании вселенной
Присутствуют те, кто готовит гибель
И мне, и вам, и городу, и миру,
Кто рад бы даже солнце потушить,
Чтобы свое потешить честолюбье.
А я, ваш консул, должен ежедневно
Смотреть на них как на сограждан честных,
Дела правленья с ними обсуждать
И оскорбить не смею даже словом
Тех, кто давно заслуживает казни.
Ты ночью был у Леки, Каталина,
Италию на части с ним делил,
Определял, кому куда поехать,
Указывал, кому остаться в Риме,
И намечал те городские зданья,
С которых надо начинать поджог.
Ты объявил, что сам уедешь вскоре
И что отъезду твоему мешает
Лишь жизнь моя. Тут три твои клеврета
С помехой этой вызвались покончить,
И двум из них ты отдал приказанье
Меня в постели до зари убить.
Но разойтись еще вы не успели,
Как я уж все узнал, созвал друзей,
Вооружил домашних и не принял
Твоих людей, чьи имена заране
Кое-кому из знати сообщил.
Катон :
Катул все это может подтвердить.
Цезарь (в сторону) :
Конец! Теперь все против Катилины!
Цицерон :
Чего ж ты ждешь, враг Рима и народа?
Распахнуты ворота. Уходи!
Вождя твой лагерь в Фезулах заждался.
Бери с собой друзей, очисти город,
Чтобы твоя злокозненная шайка
В нем воздух перестала отравлять.
От всех тревог избавишь ты меня,
Когда стена с тобою нас разделит.
Ужель ты не исполнишь по приказу
Того, к чему так долго сам стремился?
Ступай! Уйти повелевает консул
Тебе, врагу. Ты спросишь: не в изгнанье ль?
Что хочешь, то и думай. Я же просто,
Коль ты совета ждешь, - даю его.
Что может удержать тебя в столице,
Где в каждом, кроме кучки негодяев,
Ты вызываешь ненависть и страх?
Клеймом каких поступков непотребных
Еще ты не запятнан в частной жизни?
Какой разврат, какое преступленье
Над именем твоим не тяготеют?
Какой соблазн не приковал к себе
Твой взор, какое злодеянье - руки,
Какой порок - все существо твое?
Кому из молодых людей, попавших
В тенета и силки твоих посулов,
Меча ты не подсунул для убийства,
Не предоставил ложа для греха?
Я обхожу презрительным молчаньем
