Сквара поддевал снег, зашвыривал туда, где переступали обшитые кожей валенки Ознобиши. Привычное, но натужное дело требовало усилия всего стана. Здесь было ещё не так холодно, снег садился на лопату сплочёнными глыбками, работа шла споро. Дальше, где снег станет сыпучим, будет труднее.
Рядом топтался недовольный Пороша.
– Пускай бы дикомыты лопатами и махали! – зло сказал он подошедшему межеумку. – Вон, ему нравится! А мы воинской учельне обязывались!
В ответ он получил подзатыльник. Очень сильный и такой быстрый, что парень не успел ни увернуться, ни даже сообразить, с какой стороны прилетело. Лишь бестолково взмахнул руками, сплющил нос о ледяную стену, оставил на ней ярко-красную кляксу.
– Воин должен слушаться и терпеть, – спокойно сказал межеумок.
Пороша сразу перестал спорить. Подхватил лопату, начал бросать, зло шмыгая и время от времени осторожно сморкаясь.
Сквара смотрел на взрослых парней, пытаясь поверить, что всего через несколько лет они с Ознобишей станут такими же. Верилось плохо.
Уже к сумеркам дорога повернула последний раз. Стал виден ещё один зримый след стародавних корчей земли. Снежный ров упирался в широкую трещину с отвесными и почти чистыми стенами. Судя по тому, что снег до сих пор не заполнил её, трещина была неимоверно глубокой. Возле самого края позаботились устроить бортик и в нём слив, чтобы опорожнять бочки.
Последние рассыпающиеся сугробы спихнули прямо в обрыв.
– Домой! – велел Лихарь.
Новые ложки устало потащились обратно.
Лихарь посмотрел на их понурые головы:
– А хвалу петь я за вас буду?
Что петь, они уже знали.
– Славься вовек… – уныло, враздрайку затянули мальчишеские голоса.
Петь было велено по-андархски. Не все верно выговаривали трудные чужие слова, не все их и понимали.
Господин стень отвесил ближайшему отроку сокрушительную затрещину, швырнув на соседа:
– Я петь сказал, а не скулить! Порадуйте Владычицу, не то я сам вас порадую! К столбу захотели?
Угроза была непонятной и от этого особенно страшной. Испуганные ложки заголосили по-прежнему нестройно, зато во всё горло:
Славься вовек, Мораны справедливость!
Праведный суд и верность навсегда!
Будем служить мы Ей, покуда живы,
Разум наш ясен, и рука тверда!
Мы расточим врагов Её державы,
Трепет и ужас до скончанья дней
В них мы вселим – и Ею будем правы,
Гибель неся любому, кто не с Ней!
На втором круге песни они даже начали попадать в лад.
Сквара больше впустую открывал рот, потому что песня ему не нравилась. Под неё удобно получалось шагать, но и только, стихотворец был далеко не дядя Кербога. Вот кто песни слагал – заслушаешься! Даже та неправильная колыбельная краше была. А уж мораничам он такое бы сочинил, чтобы они со злости в поганую трещину сами попрыгали…
Сквара жгуче пожалел, что лишь мимолётно соприкоснулся с ремеслом скомороха.
«Царица… удавиться… провалиться…»
Новые ложки топали валенками по плотно убитому снегу и блажили:
Славен разящий гнев Твой, о Царица!
Славен котёл и братья за спиной!
Круг Мудрецов, что выучил молиться
Приснодержавной Матери одной!
И как бы отдельно от всех плыл один голос, в восторге выводивший совсем другие слова.
Если мы вдруг прогневаем Царицу,
Свяжут верёвкой руки за спиной.
Бросят в котёл, чтоб до смерти свариться,
Или запрут в подвале за стеной…
– Молчать!.. – не своим голосом заорал Лихарь. Вмиг стало тихо. Тогда он зловеще, с нешуточным бешенством выдохнул: – Кто?!
Хотён и Пороша одновременно вытянули руки, указывая на Сквару.
Тот успел только зубы оскалить. Межеумки единым духом завернули ему за спину руки, поступив в точности по его песне. Согнули пополам, поддёрнули за штаны – и быстрым шагом потащили вперёд, прикладывая по дороге о каждый выступ стены. Ознобиша заплакал, побежал следом. Лихарь поймал его за ворот, швырнул к остальным, едва не снеся голову оплеухой.
Напуганные ложки сбились в кучку, молча затрусили дальше. Каждый представлял себе столб и то тёмное и ужасное, что возле него сейчас сделают с виноватым.
Сквара тоже думал о столбе, насколько ему вообще удавалось думать между сыпавшимися тумаками. Когда добрались до ворот, он исполнился решимости затеять последний бой и погибнуть, но к столбу не даваться. Беда только, ловкие межеумки никак не позволяли ему крепко стать на ноги, а как без этого задерёшься? Сквара отчётливо понимал: что захотят над ним, то сотворят, и не вдвоём, а каждый поодиночке. Как Лихарь и Ветер в Житой Росточи…
По счастью, его протащили мимо столба. Спустили в уже знакомый подвал. Только не оставили спокойно отлёживаться на полу, а поволокли в глубину, нацепили ошейник. Дали ещё по пинку. Захлопнули за собой дверь…
Немного проморгавшись, Сквара разжал кулаки, утёр лицо рукавом, начал было думать, как пересидеть ночь раздетому… и неожиданно понял, что в покаянной он не один. У противоположной стены, ближе к каменной пасти, кто-то дышал.
Насторожившись, Опёнок притих, стал ждать, пока глаза привыкнут к скудному освещению. И наконец различил взрослого мужчину, сидевшего на такой же цепи, только в дополнение к простому ошейнику на нём была какая-то треугольная снасть из железных прутков: ни руки вместе свести, ни нос почесать. Мужчина молчал и в свою очередь пытался рассмотреть Сквару. Было видно, как блестели глаза.
– Ты кто, дядя? – сипло спросил Сквара.
Человек не ответил. Тогда он повторил по-андархски:
– Ты кто?
– Всё тебе скажи, – проворчал низкий голос. Мужчина передвинулся, на ногах звякнули кандалы. – Сам кто таков?
– Я-то?.. А я с Конового Вена, меня в котёл сильно забрали… Скварой люди ругают.
Мужчина подумал, отозвался:
– Тогда меня ругай Космохвостом.
– Ух ты!.. – восхитился Сквара и на время забыл даже про холод. – А у тебя, дядя, правда, что ли, хвост есть? Косматый?..
Человек негромко засмеялся:
– Рассветёт, тогда увидишь. – Помолчал, спросил: – Ты-то здесь за что, малый? Лихарю не так поклонился?
– Не, – сказал Сквара, забыв удивиться, откуда неведомый узник знает Лихаря и его нрав. – Нам хвалу велели петь ихней Моране, а мне слова не полюбились, я и давай свои складывать.
Космохвост вдруг помрачнел:
– Полно заливать-то, парнишка. Ведь врёшь…
Сквара нахмурился:
– А вот не вру!
– А не врёшь, спой, что сложил.
Сквара с готовностью набрал воздуху в грудь:
– Если мы вдруг…
– Тихо ты!.. – сразу щунул его Космохвост. – Придержи голосину! Допоёшься, что отступником назовут! А с отступниками знаешь что здесь творят?
– Знаю, – вздохнул Сквара. – Видели.
– То-то, олух… Тихонько петь можешь?
Сквара кивнул и шёпотом повторил свою крамолу.
Узник расхохотался – громко, от души. Тут же охнул, настигнутый болью, смолк. Обождал, успокоил дыхание, опять засмеялся, уже осторожнее.
– Ну, парень!.. Если снова не врёшь…
Теперь Сквара лучше видел его. Этот человек выглядел настоящим воином, плечистым и крепким. Когда-то он брил бороду по-андархски, но теперь скулы облепила щетина. Голову охватывала повязка, запёкшаяся кровью возле виска.
Сквара хотел спросить Космохвоста, за что тот к мораничам в холодницу угодил, но его отвлекла тень, мелькнувшая наверху. Во дворе горели факелы. Мимо окна прошёл Ознобиша.
Узник заметил его взгляд, тихо спросил:
– Что там?
