Одна мысль о скучном вечере в прокуренном зале отеля привела Гасси в отчаяние.
— Мне очень не хочется, Ричард. Я лучше останусь дома.
— Это невозможно. Огаста! — Казалось, его даже раздуло от возмущения. — Люди ждут, что ты там будешь. Ты же знаешь, кампания будет трудной. Мне нужна твоя поддержка.
Гасси с отвращением смотрела на него. Обвисший живот напомнил ей мягкую белую подушку, а вялый пенис, болтающийся между ног, — съежившуюся сосиску. Гасси закрыла на секунду глаза, чтобы побороть приступ тошноты, и сказала:
— Вряд ли я нанесу большой вред твоей кампании, если пропущу один прием.
— Возможно, но я хочу, чтобы ты была рядом. Видит бог, я не слишком многого от тебя требую!
В его голосе слышался сарказм, и Гасси поняла, что он имеет в виду не только ее постоянное нежелание посещать политические мероприятия. Но ссориться не было сил.
— Хорошо, Ричард, — устало сказала она. — К какому часу я должна быть готова?
Он растянул в улыбке тонкие губы:
— Мы выезжаем в восемь.
Гасси кивнула, потом резко встала и направилась в ванную. Механическая улыбка Ричарда вывела ее из себя — для нее она символизировала все, что она в нем терпеть не могла. Гасси понимала, что глупо расстраиваться из-за таких мелочей, но никак не могла выбросить эту улыбку из головы.
Пока она принимала душ и причесывалась, Ричард уехал в офис, и в спальне было приятно и тихо. Она неторопливо оделась, затем села за изящный столик красного дерева и налила себе чашку кофе, который только что принесла горничная.
Наслаждаясь душистым напитком, она листала газету, и взгляд ее задержался на объявлении об открытии выставки Молинари в модной галерее Джорджтауна. Хотя она никогда не была поклонницей модерна, ей внезапно захотелось увидеть яркие краски Молинари. Она взглянула на часы и решила сократить ленч с Элизабет, а вместо этого устроить себе короткий отдых от семейной рутины и съездить в галерею.
Когда Гасси появилась в родительском доме, Элизабет сидела в бело-голубой комнате для завтраков. Ее седые серебристые волосы были забраны в элегантный пучок, простое платье цвета морской волны подчеркивало цвет глаз. Ей было почти шестьдесят, но тем не менее она производила впечатление очень красивой женщины.
Гасси заставила себя улыбнуться, но Элизабет отличалась исключительной проницательностью, и провести ее было невозможно.
— В чем дело, дорогая? У тебя неважный вид.
— Утром опять голова ужасно болела, но сейчас уже легче.
Элизабет с некоторым раздражением вздохнула:
— Ты давно была у врача? Такими вещами нельзя шутить. Возможно, головные боли как-то связаны с тем, что ты… В общем, с тем, что у тебя до сих пор нет детей.
Гасси села в кресло, глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, но не смогла справиться с гневом.
— Это совершенная чушь!
— Ты можешь ошибаться, Огаста. Лучше посоветуйся с врачом.
Гасси с горечью рассмеялась:
— Мама, если ты думаешь, что я бесплодна, то это не так. Ричард стерилизовался пятнадцать лет назад. Он просто не потрудился поставить меня об этом в известность.
Как раз в этот момент в комнату вошла горничная с подносом, и Элизабет бросила на Гасси предупреждающий взгляд. Обе молчали, пока горничная расставляла на столе тарелки с салатом из креветок, бокалы и бутылку охлажденного вина. Как только она исчезла, Элизабет продолжила прерванный разговор:
— Этого просто не может быть. Никогда не поверю, что Ричард мог так поступить.
— Придется поверить, мамочка. У тебя никогда не будет ни внука, ни внучки — по крайней мере, пока я замужем за Ричардом.
Элизабет побледнела:
— Пожалуйста, Огаста, не надо так говорить даже в шутку!
Гасси почувствовала, что ее предали. Вместо того чтобы заклеймить Ричарда за его гнусный обман, Элизабет беспокоится лишь о репутации семьи. «Зря я так разоткровенничалась с матерью», — подумала Гасси, но остановиться уже не могла, потому что эта проблема причиняла ей невероятные страдания.
— Неужели ты будешь порицать меня, если я с ним разведусь? Ведь он намеренно меня обманул, мама!
Элизабет выглядела очень расстроенной. Около рта, откуда ни возьмись, появились глубокие морщины; рука, в которой она держала вилку, чуть заметно дрожала.
— О разводе не может быть и речи. Ты это прекрасно знаешь.
— Почему? Люди постоянно разводятся!
— Но не в нашей семье. Мы должны сохранять свой имидж. Мне неприятно даже думать, что будут писать в прессе, если речь пойдет о разводе.
Гасси понимала, что спорить с матерью абсолютно бесполезно, но упрямо гнула свое:
— Значит, я должна оставаться с Ричардом, даже если чувствую себя глубоко несчастной?
Вряд ли тебя можно назвать несчастной, Огаста, — сказала Элизабет, явно стараясь сдержать гнев. — Твоей жизни могла бы позавидовать любая женщина. У тебя замечательный муж, великолепный дом. Многие пары в наше время предпочитают не заводить детей.
— Но Ричард не оставил мне выбора! Он умышленно утаил от меня, что подвергся стерилизации!
Элизабет отложила вилку и наклонилась через стол к дочери. Ее аристократические черты застыли, словно маска.
— Послушай меня, Огаста. В каждом браке не обходится без разочарований, но со временем с ними свыкаешься. Для тебя развод абсолютно исключен.
Гасси безумно раздражало, что мать до сих пор позволяет себе обращаться с ней, как с ребенком. Но ей тут же пришло в голову, что во многих отношениях она и осталась ребенком, застряла где-то между подростковым возрастом и настоящей независимостью. Она позволила сначала родителям, а потом Ричарду руководить ее жизнью. И теперь они ждут, что она всегда будет выполнять их распоряжения, спокойно забудет все свои мечты.
Потрясенная этой открывшейся ей истиной, Гасси почувствовала, что ее охватывает паника. Комната как будто стала меньше, ей было нечем дышать.
— В чем дело, Огаста? Ты больна?
Гасси взглянула на мать, но вместо Элизабет вдруг увидела серебряную львицу, из открытой пасти которой капала свежая кровь. Жуткое видение тут же исчезло, и Гасси подумала, не сходит ли она с ума.
— Огаста, что с тобой?
Глубоко вздохнув, Гасси потрясла головой:
— Опять неважно себя чувствую. Мне нужно на свежий воздух. Я тебе позже позвоню, мама.
Она выбежала из дома, поспешно села в машину и нажала на педаль газа.
Около часа Гасси бессмысленно кружила по Джорджтауну, потом остановилась у галереи Уитмана. Ее уже не интересовала художественная выставка, но еще меньше ей хотелось возвращаться домой. В голове крутились самые разные мысли, но она была слишком на взводе, чтобы начать в них разбираться. Ей надо было отвлечься, так что выставка Молинари подвернулась кстати.
В галерее было шумно и душно. Высокие каблуки цокали по паркетному полу, шампанское лилось рекой, в воздухе стоял запах дорогих духов — и богатства. Пробираясь сквозь модно одетую толпу, Гасси в своем строгом костюме чувствовала себя старой матроной. В просторном зале ощущалась аура молодости и энергии, а она была явно не на своем месте. Ей внезапно захотелось уйти и спрятаться в машине, но Гасси пересилила себя и подошла к большому полотну в резких красных и оранжевых тонах, на котором было изображено что-то непонятное.
Безумная картина не вызвала у нее никакого интереса, и вскоре она уже просто оглядывала зал. Внезапно ее взгляд упал на высокого брюнета, стоящего в углу, и у нее перехватило дыхание. После стольких лет фантазий наедине с самой собой Тони Де Коста вдруг материализовался, как привидение!
Гасси моргнула, чтобы прогнать видение, но, когда снова открыла глаза, он все еще был здесь. Хотя она прекрасно знала, что ей следует уйти, прежде чем он ее заметит, она продолжала стоять неподвижно, не отводя от него взгляда.
Тони разговаривал с пожилым человеком, держа бокал в длинных смуглых пальцах. Гасси живо припомнила, как эти руки ласкали ее грудь, и почувствовала, как ее обдало жаром. Она подняла глаза на его лицо. Все тот же чеканный профиль, полные, чувственные губы… Волосы у него по-прежнему были смоляного цвета, только на висках пробивалась седина. Он выглядел еще красивее, еще привлекательнее. Она вспомнила, какое это наслаждение — заниматься с ним любовью, и тут же отвернулась, устыдившись таких мыслей.
