– Очень вкусно пахнет, – сказал Мак, входя на кухню, когда Сара вынимала жаркое из духовки. – Я ужасно проголодался. – Последняя болеутоляющая таблетка благотворно сказалась на нем, и, хотя боль еще пульсировала в лодыжке, Мак сознавал, что лучше эта четкая и явно ощутимая боль, чем тот неясный дурман, в котором он пребывал все последнее время после травмы. Он чувствовал себя сильным и здоровым – и ужасно голодным.

– Я думаю, оно хорошо прожарилось, – сказала Сара, поставив жаркое на плиту. – Я уже давно не готовила ничего подобного, но, похоже, еще не потеряла сноровку. – Она стянула с рук рукавички-прихватки и повернулась, чтобы взглянуть на Мака. – Эй, а ты прекрасно выглядишь! Как нога?

– Почти не болит. – Про себя Мак подумал, что это Сара прекрасно выглядит. Черные джинсы обтягивали ее словно вторая кожа, и она казалась в них очень соблазнительной. Ее белая с короткими рукавами рубашка была в мелкий цветочек, как на старых бабушкиных чашках. Волосы она собрала на макушке в пучок, закрепив его золотистой заколкой и оставив на затылке и за ушами пряди крошечных завитков. Щеки Сары пылали то ли от жара духовки, то ли от его горячего внимательного взгляда, он не понял. Она выглядела красивой, изящной аристократкой – слишком шикарной на фоне его кухни.

Он выдвинул стул и сел, прислонив костыли к столу. Они соскользнули и чуть не упали как раз в тот момент, когда Сара и Мак одновременно ухватились за них. Его рука оказалась поверх ее на гладкой деревянной поверхности, и на какой-то момент их руки переплелись, когда они попытались вернуть костыли в нормальное положение, как бы неловко жонглируя ими. Медленно, не отрывая взгляда от ее лица, Мак взял из ее рук костыли и осторожно положил их на пол.

– Представляю, как это будет неудобно, – сказал он тихо, бросив взгляд на костыли.

Сара первой опомнилась. Она заморгала, выпрямилась, смущенно улыбнулась ему и, развернувшись, пошла к плите готовить подливку. Мак и сам испытывал неловкость. Кухня наполнилась ароматами специй, запахом домашней еды, явно приготовленной женской рукой, появились и рукавички-прихватки вместо полотенца, которым они с мальчиками вытаскивали сковороды из духовки; и только женщина могла так накрыть на стол: красивые блюда, салфетки... Давно уже не было хозяйки на этой кухне, и какое-то мгновение Мак наслаждался этими переменами. Но лишь короткое мгновение. Все эти качества, относящиеся непосредственно к женщине: приготовление пищи, сопровождаемое вкусными запахами, манера ведения хозяйства, – все это осталось в прошлом. А сейчас были только он и его дети. Но это не мешало ему наслаждаться запахом булочек, которые Сара поставила в духовку, или видом ее черных джинсов, когда она наклонялась к плите. Он с неохотой оторвал взгляд от ее ног, когда она подошла к стойке, чтобы порезать жаркое на кусочки. У Мака заурчало в животе. Сара рассмеялась:

– Приятно, что тебя оценили.

– Приятно, что есть еда, которую можно оценить. После развода я ограничил себя во всем, покупал и себе и парням только самое необходимое.

Сара бросила на него взгляд через плечо:

– А овощи, похоже, в первую очередь перестали считаться необходимыми?

– И овощи, и сервировка блюд, и подбор носков по цвету, стирка простыней, пожелания спокойной ночи, поцелуй перед сном...

Мак почувствовал, как появлялась горечь в его голосе по мере того, как продолжался этот список, и заставил себя остановиться. Сара отнесла тарелку на стол.

– Должно быть, мальчикам пришлось трудно. Но он прочел продолжение в ее взгляде: «и тебе тоже», и был рад, что она не произнесла этого вслух. Мак взял вилку и стал водить по узорам скатерти; он даже забыл, что у него была такая скатерть.

– Какое-то время ушло на то, чтобы определить приоритеты в семье.

– Когда вы развелись?

– Пять лет назад. – Он жалел, что завел этот разговор. Сара стояла рядом с ним, от нее веяло теплом и заботой. Он знал, что женщины любят копаться в жизни других людей, в их прошлом. Они готовы и уточнить все детали, и поддержать, и утешить. Он собирался положить конец возникающим у нее вопросам.

Не уверенная в том, что имеет право спрашивать, Сара продолжала:

– А мальчики часто виделись с матерью?

– Постоянно. Не то чтобы Ронда покинула их. Они были достаточно взрослыми, чтобы решить, что они не хотят жить в ее доме в Чейеннах. Все разрешилось полюбовно. Много свободных дней они проводили с ней – и школьные каникулы, и несколько недель летом, – Ронда была хорошей матерью, если все принять во внимание. – Мак был рад, что произнес эту последнюю фразу. Он почувствовал себя великодушным и справедливым.

Но Сара нахмурилась и сказала:

– Должно быть, ей было все-таки тяжело расставаться с детьми.

– Очевидно, не так тяжело, как казалось. – Опять в его голосе прозвучала горечь, и Мак ненавидел себя за это. Он изложил Саре версию Ронды, ту самую, которую услышал именно от нее и в которую верил, пока не узнал всей правды. Он положил вилку на стол: – Обычная история. В других семьях такое тоже случается. Ронда выросла на ранчо неподалеку от Датч-Крика. Когда мы поженились, она прекрасно знала, что значит быть женой фермера. Но постепенно, день за днем, она стала от всего уставать: от тяжелой работы, от семьи, от того, что живет в глуши...

Пожав плечами, Мак остановился, не желая признаваться себе в той правде, о которой он никогда не хотел задуматься. Сара положила ему руку на плечо. Но едва он успел почувствовать сквозь рубашку тепло ее руки, как звякнул таймер, напомнив, что пора вынимать из духовки булочки... Рука соскользнула с его плеча, и Сара вернулась к своей работе. Как говорила Ронда, со слезами покидая их, к работе, которая никогда не кончится.

В доме было темно и тихо. Сразу после ужина мальчики разошлись по своим комнатам, и Мак вернулся в кабинет, собираясь поработать с бумагами вместо того, чтобы лечь спать. После разговора о разводе Мак был угрюмым и каким-то притихшим, и Сара оставила его в покое. Она перенесла несколько личных вещей из фургончика в спальню на втором этаже. Это была комната с высоким потолком, украшенным лепниной, и обоями с цветными узорами, выдержанными в духе столетия; с ними контрастировали берберский ковер и ванная комната со сверкающим кафелем. Кровать была просторной, со множеством пухлых подушек и белым легким покрывалом, очень удобным для летней ночи. Но Сара никак не могла заснуть. Она попыталась это сделать с открытым окном, впустив легкий ветерок, все еще хранивший последнее солнечное тепло. Затем закрыла окно, отгородившись от нестройного стрекота цикад. Потом попыталась читать, слушать любимые компакт-диски и в итоге стала расхаживать по комнате. В тесном фургончике она не могла позволить себе такую роскошь. «В этой чертовой комнате можно услышать эхо, если запеть», – с раздражением подумала Сара, мечтая о металлической крыше на расстоянии вытянутой руки над головой. Она ощущала себя ничтожно маленькой, совсем потерявшейся в этой комнате и ужасно одинокой. На ней была просторная белая футболка, которую она использовала, как ночную рубашку и которая доходила ей до колен, – одна из тех, что носил Грег, тонкая и мягкая от множества стирок. Не потрудившись накинуть что-либо сверху, Сара спустилась вниз по лестнице и пошла дальше через гостиную, ведущую к двери на крыльцо. Выйдя в ночь, по-западному безбрежную, она облокотилась на перила крыльца, сделала глубокий вдох и почувствовала, что успокаивается.