Как бы там ни было, но Пьер выиграл, а товарищи любили его настолько, что подавили в себе зависть и подозрения; все примирились с его удачей, и никто не собирался оспаривать его права.

– Пойдем! – сказал он девочке, взяв ее за руку.

Он положил свою руку под густые золотистые волосы, покрывавшие ее плечи, и пошел рядом с Мари, гордо выпрямившись, весело и нежно поглядывая на нее и как будто говоря глазами всем и каждому: «Эта девочка под моей защитой; полюбуйтесь, какая она милая! И если б вы знали, как я доволен!»

Его радость произвела на мальчиков впечатление. Никому из них не пришло в голову равняться с ним. Они следовали за Пьером и Мари в некотором отдалении, но до их слуха изредка долетали слова, с которыми Пьер обращался к девочке. Он говорил ей:

– Ты увидишь, она будет тебя очень любить!.. Нет, тебе не надо будет больше бояться злых людей!.. А если этот Грибью осмелится хотя бы косо посмотреть на тебя, я ему задам!

И видно было, как благосклонно принимала девочка его слова.

Они пришли в деревню и увидели за первым поворотом улицы собрание женщин, которые что-то шили, штопали, вязали и при этом болтали и сплетничали, сидя в тени дома, под зеленым навесом беседки.

Это было как раз место, где жил Пьер, и его мать вполне могла оказаться в кружке женщин. Он поискал ее глазами, но не нашел. Пьер все еще держал руку девочки. Испуганная любопытными взглядами, обращенными на нее, Мари хотела остановиться.

– Пойдем, – сказал Пьер, – моей матери здесь нет; пойдем к нам домой.

Но кумушки хором стали расспрашивать детей, кто эта девочка с густыми волосами, как они ее нашли и откуда привели…

Тогда Пьер остановился, потому что не хотел, чтобы за него ответил кто-либо из товарищей. И надо было слышать его ответ! С какими трогательными подробностями рассказал он историю девочки, несмотря на то, что слышал ее всего один раз! Какой интерес сумел он вызвать своим рассказом!

– Бедное дитя! Милая девочка! Такая маленькая и так много уже испытала! – слышалось то здесь, то там, пока он рассказывал.

И сразу несколько женщин поднялись, притянули к себе малютку и, целуя, глядели на нее с горячим сочувствием, любуясь ее скромным видом и поглаживая ее чудесные волосы.

Пьер сиял от удовольствия: ему удалось пробудить столько сочувствия к своей новой подруге.

Когда он приближался к концу своего рассказа, кто-то за его спиной произнес:

– Возьми ее, отец, прошу тебя.

Но Пьер не обратил на это внимания.

Как только он умолк, раздался голос мужчины с толстым и красным лицом, на руку которого опиралась некрасивая девочка лет пятнадцати, точная копия отца; роскошь ее костюма только выдавала плохой вкус.

– В общем, – сказал он, – это бедное дитя, которое нуждается в убежище. Я ее беру к себе. Пойдем, девочка, у меня ты не будешь терпеть недостатка ни в чем.

Пьер живо обернулся к толстяку, неожиданное предложение которого было принято всеми присутствующими в высшей степени благосклонно.

– К вам, господин Гюро? – произнес Пьер, снова взяв девочку за руку. – К вам? О нет! Она будет жить у нас.

– Как это у вас! – с презрением ответил толстяк. – Вот еще новость!

– Да, – подтвердил мальчик, – мы уже так условились.

– Условились, условились! А есть ли у тебя разрешение матери? Мне кажется, в первую очередь надо бы с ней посоветоваться.

– О, я уверен…

– Да вот и она сама идет, – прервал мальчика господин Гюро. – Мы и спросим ее мнение. Идите сюда поскорее, – прибавил он, обращаясь к матери Пьера.

И добрая женщина ускорила шаги с явным намерением угодить ему.

– Порадуйтесь славным выдумкам вашего Пьера. Здесь появилась маленькая, покинутая девочка, которая ищет где бы ей пристроиться. Я предлагаю взять ее к себе, и представьте, он хочет мне в этом помешать! Он намеревается взять ее к вам, как будто бы у вас, – толстяк произнес эти слова с ударением, бросив на вдову многозначительный взгляд, – и без этой девочки мало забот, мало хлопот. Объясните же ему, что он не знает, что говорит.

– Господин Гюро прав, – покраснев, ответила, или, вернее, пробормотала мать маленького защитника, – ты только слушался твоего доброго сердца, милый Пьер. Но, увы, мы бедны, очень бедны, мы и так нуждаемся, а тут еще прибавится лишняя забота!.. Боже мой! Я охотно сделала бы это, – продолжала вдова, нежно глядя на девочку, – но мы не можем, нет, никак не можем…

Все это бедная вдова произнесла взволнованным голосом, посреди мертвого молчания. Пьер с расстроенным видом выпустил руку маленькой Мари и беспомощно опустил руки.

– Так и надо! Я так и думал! – сказал господин Гюро, жестом подзывая к себе девочку. – Пойдем, мы с Жюли будем сострадательны к тебе.

– Но я не ищу сострадания, – с почтительным достоинством рискнула ответить девочка, – я ищу работу.

– Работу, – повторил господин Гюро, – мамаша Бюрель не сможет дать тебе работу, но у нас…

И обращаясь к дочери, стоявшей рядом с ним, он спросил:

– Не правда ли, Жюли?

– Да, отец, – ответила та. – Ты хоть немного умеешь шить, милая?

– Немного… – ответила Мари. Она не могла сказать нет, потому что Пьер рассказал все, что касалось ее пребывания у кузины Мариетты.

– Этого достаточно, я тебя научу. Пойдем.

– Не надо идти туда, – шепнул ей на ухо Пьер, все время стоявший около нее. – У него служит Грибью. Этот негодяй может причинить тебе много зла.

– Ничего! – ответила девочка с той же самой беззаботной улыбкой, как тогда, когда Пьер уже однажды предостерегал ее об опасности.

Потом, обращаясь к толстяку и девочке и направляясь к ним, она сказала:

– По вашему желанию я иду с вами.

И все трое удалились.

На прощание Мари бросила на Пьера взгляд, выражавший глубокую печаль, но он не принес Пьеру утешения. Резко повернувшись спиной ко всему собранию, он направился к полю, насвистывая что-то веселое…

– Куда идешь, Пьер? – спросила его мать.

– Прогуляюсь немного.

– Куда же?

– Сам не знаю…

И он пошел прямо к Совиной башне. Там он выбрал укромное местечко и уселся, озаренный лучами заходящего солнца. Когда стемнело, он все еще сидел там в той же позе – подперев кулаками подбородок; лицо и руки его были мокрыми от слез, вызванных досадой, гневом и отчаянием.

– Гу! Гу! Гу! – ухнула вдруг ночная птица, и Пьер услышал над своей головой шум крыльев.

Он вскочил в испуге и только теперь заметил, что уже почти совсем темно.

И мальчик бегом пустился домой.

Когда Пьер вернулся домой, уже наступила ночь. У его матери сидели две соседки.

– А! – сказала она радостно, проводя рукой по глазам. – Вот и он!

– Что с тобой, матушка? – сказал Пьер, заметив это движение и заключив ее в объятия. – Ты плакала! Почему же?

– Ничего! Ничего! Я беспокоилась, потому что ты так поздно еще никогда не приходил… Но что с тобой? – прибавила она, поворачивая его лицо к лампе. – У тебя глаза совсем красные, голова горячая, руки тоже. Неужели у тебя такое горе?

– Да, у меня горе… Я думал… я полагал… Это случилось не по моей вине… Впрочем, оставим это! Все кончено…

– Бедный мальчик! – пробормотала мать, в то время как он уселся за стол, машинально придвинув к себе миску с супом.

– Боже мой, как ты его балуешь! – пожала плечами одна из соседок, глубоко пожилая женщина.

– Как же мне не баловать его, Мартина, ведь он один у меня…

– Согласна, но это не причина; напротив, это ему плохая услуга. Как можно беспокоиться до слез из-за большого мальчика, который пришел немного позже обычного… Волки его могли съесть, что ли?

– Но вы же видите сами, Мартина, он плакал.

– Вот беда! Эка важность! И этот большой, здоровый мальчик плачет, как младенец в люльке, и из-за чего, спрашивается? Уверяю тебя, если бы ты разумно говорила с ним, что тебе давно следовало бы сделать, ему никогда не пришли бы в голову такие глупости.