На земле, у ног Мандорлы лежит брошенная кем-то газета, и она наклоняется просмотреть дату. Освещение на улице понемногу гаснет, погружая город во тьму, но Мандорла успевает выхватить глазами строчку и читает: месяц — июнь, год — 1930. Она уже много раз просыпалась в этом мире, прежде чем сам мир перенесся в это время, но никогда еще не чувствовала себя чужой. Слишком много перемен ворвались в ее последнюю жизнь — больше, чем во все предыдущие жизни, вместе взятые, и она тоже изменилась.

Сирены, наконец, стихают. Улицы опустели. — Нужно ли нам оставаться здесь? — спрашивает Мандорла.

— Почему бы и нет? — отзывается Глиняный Монстр. — Нам не могут причинить никакого вреда.

Мандорла помнит, как неприятно было, когда сквозь нее прошел человек, поэтому ей вовсе не кажется, что она избежит всякого вреда. Бессмертие, которым она обладает в этой форме, может быть более эффективным, нежели то, которым она располагала все свое земное существование, но боль она по-прежнему ощущает.

Теперь уже к звуку сирены примешивается еще один: отдаленное жужжание, вначале напоминающее рой разбуженных пчел, но потом оно становится более зловещим. Мандорла с трудом может определить направление, откуда доносится звук. Чем громче он становится, тем выше кажется место, из которого он исходит. Звук быстро перерастает в отдаленный артиллерийский залп. Темноту прорезают вспышки света, сопровождающие взрыв, но высокие здания на другой стороне улицы скрывают настоящие взрывы.

Глиняный Монстр покидает убежище в переулке, и Мандорла следует за ним. Прожекторы освещают окрестности, но в их лучах ничего не видно. Звук приближающихся самолетов становится все отчетливее, но их не видно из-за низких туч. Теперь уже самолет видно, он резко снижается, за ним тянется след из огня и дыма.

За ним — другой. Они не похожи на те, которые она видела над полями Кента и Суссекса; оба — монопланы, и один намного больше другого. Бомбы уже начали падать. Мандорла не видит, как они сыплются, лишь ощущает ударную волну от взрывов. Отдельные взрывы довольно слаб, но их так много, что вместе они создают настоящую какофонию. Вспышки и прожекторы, осветившие небо, соединяются с заревом множества огней.

Эффект от нескольких взрывов, которые видит Мандорла, похоже, не производит полного разрушения, но одного из них, обрушившегося на Пэлл-Мэлл, достаточно, чтобы выбить стекла в домах южной части Хаймаркет. Мандорла уворачивается от нескольких осколков стекла, долетевших до места, где стоят они с Глиняным Монстром. Она ощущает, как стекло все же пролетает сквозь нее, но шок оказывается не сильнее, чем от звука сирены.

Мандорла видит, как что-то падает на саму Хаймаркет, но понимает — это не бомба, по крайней мере, не бомба, начиненная взрывчаткой. Раздается шипение газа. Интересно, думает она, было ли первичной целью бомбардировки вышибить окна, чтобы облегчить доступ газа в помещения. Этот резервуар опустел, но, если за ним последуют другие, то на улицах, где так мало убежищ, газ может быть смертелен. Ей неизвестно, что за газ применяется, но можно предположить, что разработчики средств поражения так же не стоят на месте, как и строители аэропланов.

Еще несколько самолетов сбито, но ни один не упал поблизости. Гораздо большее их количество остается невидимыми, заполнив небо звуком двигателей и выстрелов, что уже невозможно определить ни численность флота, ни направление движения. Чем ближе к земле, тем меньше грохота, но Мандорла все равно страдает, ибо ее хрупкая форма не в состоянии переживать подобные грубые вибрации. Она сохраняет четкость и быстроту движений, но ей это стоит немалого труда.

— Видно, в делах Англии произошел серьезных поворот, — говорит она Глиняному Монстру, надеясь, что речь и концентрация на словах уменьшат ощущаемый ею дискомфорт. — Никогда прежде не производили таких разрушений — и прямо в центре города. Люди, видимо, носят маски, чтобы защититься от газа, но сам факт, что враг может ударить прямо сюда, означает, что сам остров больше не в безопасности.

— В твоих словах меньше энтузиазма, чем я ожидал, — отвечает Глиняный Монстр, вглядываясь в нее. — Или твоя волчья сущность не радуется при виде разрушений? Разве это не то будущее, к которому ты всегда стремилась?

«Он прав, — думает она. — Мне бы следовало вопить от радости. Может, человек во мне победил волка? Неужели Дэвид Лидиард так испортил меня?»

— Я утратила доверие к идее, что лишь с исчезновением человечества воцарится лучший мир, — произносит она в свое оправдание. — И теперь знаю: истребление человечества не вернет Золотой Век. Я поняла, что война есть опустошение и безумие — как понял это и ты.

— Хотелось бы мне быть уверенным, что Махалалел считает так же. Помню один урок, который он пытался мне преподать, что война и прогресс неразделимы. Искусство нападения и защиты — мощные рычаги познания. Ненависть и борьба за ограниченные ресурсы — суть прародители изобретений. Я уже убедился, что у людей могут быть лучшие мотивы, нежели поиск знаний, но снова усомнился в этом перед тем, как разразилась Великая Война. Если такова природа грядущего, Махалалел был прав.

— Он — один из тех, кто наслал этот сон, — напомнила ему Мандорла. — Несмотря на рассчитанную лесть, мы для него не более, чем игрушки, и он играет с нами. Мир сам по себе тоже не более, чем игрушка в руках ангелов.

— Значит, тебе не льстит больше идея, что ты могла быть сердцем своего творца? — саркастически спрашивает Глиняный Монстр. — Разве тебе не приятно думать, что твои чувства — это его чувства?

— У Махалалела нет сердца, — отвечает она. — То, что есть у меня — принадлежит только мне.

— Мне хотелось бы думать, что новости, которые я принес ему, значили что-то для Махалалела, — угрюмо роняет Глиняный Монстр. — Хотелось бы мне думать, что все, увиденное и понятое мною, исправило урок, который он заставил меня учить, когда мир был еще юн. С тех пор я научился высоко ценить тонкие произведения, изготовленные рукой человека, и никогда не был способен находить удовольствие в их уничтожении. Я раньше времени отпраздновал рождение Века Разума в 1789 году, но утратил интерес к тому, чтобы помочь его повитухам. Хотелось бы мне думать, что Махалалел сумел в этом поучаствовать.

В его голосе не было уверенности. Да и откуда бы ей взяться, когда вокруг падали бомбы. Однако, решимость в его голосе присутствует.

«Должна ли я разделить его решимость? — спрашивает себя Мандорла. — И вообще, на его ли я стороне?»

Шум бомбардировки медленно стихает вдали, за ним стихает и грохот орудий, и, наконец, гул самолетов. Но тишины все равно нет. Задолго до того, как снова зазвучать сиренам — правда, сигнал уже иной — улицы вновь наводняют люди и автомобили. На людях маски, защищающие от газа, они несут приборы, проверяющие воздух, но им долго приходится пробираться сквозь обломки, прежде чем они решаются снять маски. Минуты перетекают в часы, и время для Мандорлы и Глиняного монстра ускоряется вновь. Двери, прежде запертые, снова открываются, выпуская снующих людей на улицу. Вначале все они в масках, но, по мере того, как проходит время и начинается рассвет, маски исчезают. С улиц выметают стекло, движение снова оживляется — да с такой скоростью, что отдельные автомобили просто неразличимы.

Мандорла замечает, как из наиболее поврежденных зданий выносят убитых — но их совсем немного. В этой части города, по крайней мере, потери невелики. Пожалуй, понимает она, дела Лондона и Британии не столь уж плохи. Пожалуй, этот рейд ожидался задолго, и были проведены все необходимые приготовления. Пожалуй, город способен выдержать сотню подобных рейдов — а может, и тысячу — прежде чем серьезно пострадает.

— Все горожане превратились в бойцов, — говорит она Глиняному Монстру. — Они, без сомнения, всегда ожидают обстрелов, в любой час дня или ночи. И знают, что могут спокойно пережить бомбежку. Война — всего лишь условие их существования. Я бы даже сказала, что мирного положения нет уже с 1914 года. И никогда уже не наступит. Но жизнь все равно продолжается, равно как и прогресс.